Когда Титания закончила отмываться от крови, уже наступил вечер.

Удивительно, как легко было привыкнуть к покою, который она подарила и себе, и окружающим, когда наконец‐то отринула грезы о любви. Целых четыре года она не плакала в такси, не швыряла в мусор замызганные кашемировые платья и не стояла напротив зеркала, разинув рот, пока выбирала из зубов остатки чужой плоти. Целых четыре года она была верна себе и обещанию, что отныне никаких мужчин – и потому никаких убийств. Целых четыре года… И всего один никчемный день, который их перечеркнул. Нельзя было встречаться с ним в октябре, нельзя! Ибо чем больше ночь превосходит день, тем больше ее первородная суть превосходит человеческую, приобретенную и с таким усердием воспитанную. Тьма рвется на свободу – что на небо, что из кожи. Кто виноват, что Титания сглупила?

Четыре года покоя завершились криком в ванной. Она снова стояла возле раковины, опиралась на нее локтями и раздирала пальцами язык, пытаясь соскрести с него вкус несправедливо сладкий, опьяняюще людской. Плоды терна зрели под ее дрожащими ногами, а глас звал Титанию домой. Звон колокольчиков и лезвий:

«Вернись, вернись, вернись к нам. Мы скучаем по тебе!»

Раньше, услыхав его, она визжала. Била зеркала, из-за чего Джек сменил дюжину таких, и клялась всем своим презрением к не знавшему забот Благому двору, что никогда больше ее нога не ступит в Неблагой. Однако с годами стало легче. Теперь она просто зажимала уши и мылась дочиста ледяной водой, пока глас не замолкал, утомившись звать ее впустую. Ей больше не нужно их кормить! А значит, не нужно никого вести в глубокие леса, соблазнять угодой тела и опаивать дурманом – бордовым соком, тягучим, как нектар, – чтобы затем безропотно разделывать на части. Она давно сняла с себя венец – паутину из лунного серебряного света – и отреклась от того, что сама же породила. Она больше им не Королева.

Она больше им не Мать.

«Но почему же, почему я тогда продолжаю следовать Охоте?» Она ведь, несмотря на отречение, снова это сделала. Снова сорвалась.

«Все мы, женщины, мечтаем о большой любви. Те, кто отрицает это, просто любви страшатся», – так Титании сказала бабушка того мужчины, которого она убила в Самайнтауне первым. Позже, когда эта пожилая женщина, прежде трепавшая ее за щеки и звавшая «невесткой», плакала навзрыд над закрытым гробом единственного внука – открой его кто‐нибудь, упал бы в обморок от состояния содержимого, – то, скорее всего, уже не помнила своих слов. А вот Титания думала о них постоянно.

«Я не страшусь любви. Это любовь меня страшится».

И каждый раз погибает, как цветок, не выдержавший ее объятий.

Возможно, именно поэтому Титания так дорожила своей новой семьей. Любовь к ним была иной, и хотя бы от нее никто не умирал. Поэтому же ей так нравился и мир земной – он отличался от Волшебного, как сон отличается от смерти. Если там магия требовала взамен смирения, покорности, чужих потрохов, то в земном мире магия заключалась в невинных и примитивных мелочах.

В пище, которую Джек готовил, несмотря на то что не мог попробовать ее на вкус. В посвистывании, с которым Франц всасывал в себя пакетик крови через трубочку, прежде чем упасть на пол. В нарушающем покой всей Крепости беспардонно громком шуме, который Лорелея называла «музыкой» и который заставлял ее глаза сиять. В Волшебном мире ритуалами были жертвоприношения, а здесь – чаепития по вечерам и долгие приготовления ко сну. Таинство уборки, смех, глупые ссоры по поводу и без. Здесь, в Самайнтауне, Титания впервые засмеялась. Именно поэтому, если бы кто спросил ее, она предпочла бы остаться в нем до самого конца.

И все‐таки даже в Самайнтауне Тита иногда испытывала потребность бежать без оглядки, как в ту самую ночь, когда очередное такое бегство ее сюда и привело. Проворочавшись без сна в неразобранной постели, на рассвете она обрядилась в чистое и старое – то, что не жалко отдать труду и земле, вроде рубашки с бисером, длинной вельветовой юбки по щиколотку, твидового пиджака, – и направилась вниз. Олеандры с кротонами, которым очень быстро становилось тесно в горшках, цеплялись за одежду, пока она шагала по двуязычной лестнице. Вместе с ними Титания сомневалась, не остаться ли ей сегодня среди родных соцветий, таких же ядовитых, как она. Третий этаж Крепости был полностью ее управой – островок родного края. Каждый раз, стоило Тите его покинуть, хищник внутри нее начинал вопить, будто дикую кошку волокли из пещеры за хвост на ясный свет. Все, где нет растений, среди которых можно затеряться, подсознательно казалось ей опасным местом. Даже родной дом, где обои с шелкографией дополняли панели из светло-коричневого шпона и хрустальные светильники, а каждый коридор расходился на множество комнат.

Титания миновала их быстро и так же быстро миновала разговоры с Джеком. Пристыженная, несмотря на все его утешения, она извинилась в сотый раз, помогла ему на кухне с вишневым клафути в знак искупления, чтоб тот не вышел клеклым, и под шумок ушла из дома.

Цветочный магазин «Волшебная страна» работал со среды по воскресенье, а открывался всегда около полудня – в те самые часы, когда непутевым мужьям требовался букет, чтоб попасть домой, и когда начиналась подготовка к званным ужинам с обедами. Титания никому не разрешала прикасаться к ее букетам, даже своей трудолюбивой ассистентке Линде, но, по крайней мере, доверяла ей ключи, замок и кассу. Благодаря чему в такие дни, как этот, Титания могла позволить себе немного опоздать.

– Здравствуй. Извини, что опять без записи. У тебя сейчас свободно?

Ближайший тату-салон, где по соседству теснился только ларек с сомнительного качества хот-догами, встретил ее тяжелым мотивом бас-гитары и абсолютно пустым холлом, обклеенным авангардными плакатами и карикатурами XIX века. О расписании и наличии мест Титания поинтересовалась исключительно из вежливости – так ее учил делать Джек.

Бородатый мужчина с желтыми, как янтарь, глазами оторвался от журнала с полуголыми моделями, приглушил проигрыватель и опустил ноги, прежде заброшенные прямиком на ящик с краской. За все время она так и не поинтересовалась, как его зовут, но зато догадывалась, что он один из versipellis – «сменяющих кожу». Правда, Титания не знала, из какого рода именно: может, медведь, стая которых уже несколько лет являлась в Самайнтауне самой многочисленной; а может, волк или лис – их кожа тоже всегда оттенка кофе с бронзой, поскольку большинство происходит от индейцев. Титания знавала даже лебедей, способных превращаться в грациозных дев и не менее изящных юношей, и соколов,