Так и хочется ответить: «Твоя сестра-шлюха», но слова застревают в горле. Я пытаюсь проглотить этот ком, но ничего не получается, и я продолжаю молчать. Черт возьми, это сведет меня с ума! Я быстро натягиваю трусы и все остальное. Одежда воняет. Уверен, какой-то другой парень в этих шмотках совсем недавно хорошенько пропотел.

– Эй, я к тебе обращаюсь! Кто сделал тебе татуировки?

Я разворачиваюсь. Вопрос задает тип, разукрашенный чернилами, как и я. Я не могу ему ответить, даже если бы захотел. Он пялится на меня, как на барана. И что же ты со мной сделаешь, если я не отвечу? Отправишь в тюрьму?

– Говорят, насильник из лицея не очень разговорчивый, – произносит второй тип.

Им требуется несколько секунд, чтобы в конце концов понять, что я им не отвечу, и еще несколько секунд, чтобы переглянуться и решить, что этим можно воспользоваться.

Я отступаю вдоль стены, словно трус в ожидании нападения, а они подходят ближе. Я знал – в тюрьме на меня попытаются напасть, ведь я не могу и двух слов связать, но я не думал, что это произойдет так скоро.

Секунды длятся целую вечность. Неужели такое здесь происходит каждый день?

– На выход! – доносится из громкоговорителя.

Я вздрагиваю, а они даже не обращают внимания. После громкого стука и крика, резко распахнув дверь, наконец входит полицейский, заставив этих троих остановиться. Не в этот раз!

– На выход, – повторяет он.

Я мгновенно натягиваю носки и кеды без шнурков. В таком виде я похож на тех стариков из Куинса в дурацкой обуви.

Коп подталкивает меня, чтобы я шел быстрее, но на запястья и лодыжки опять надели наручники, соединенные толстой звенящей цепью. Так что если я буду двигаться слишком быстро, то точно свалюсь. А я не готов доставить этим тварям столько удовольствия.

В сопровождении четырех вооруженных до зубов легавых я шагаю по новому коридору. Меня встречает лабиринт, из которого я в случае чего не смогу сам найти выход. Как бы то ни было, мне слишком плохо, чтобы думать о побеге. Боль становится почти невыносимой, однако я стараюсь не обращать на нее внимания. Мне выдали наволочку, небольшое покрывало, начатый кусок мыла и еще одни трусы. «С наилучшими пожеланиями», – добавил парень на выдаче. Вот придурок.

В конце концов меня останавливают перед потертой решеткой.

– Кто это у нас тут?

Я оборачиваюсь на тихий голосок, доносящийся из-за моей спины. Из зарешеченной комнаты меня разглядывает маленькая старушка в штатском и без оружия, которая, должно быть, разменяла уже вторую сотню лет.

– Насильник из лицея Статена, Мари. Ты вообще в курсе, что такое телевизор? – бросает ей полицейский.

Старушка поджимает губы.

– Конечно, идиот! Каждый день ровно в одиннадцать я включаю телевизор, который сперла у твоей сестры! За сорок три года я не пропустила ни одной серии «Молодых и дерзких»[2].

Охранники хихикают. Я молчу. Старушка берет протянутые ей бумажки и, надев толстенные очки, углубляется в чтение.

– Хм… Тиган Доу. Красивое имя, – произносит она, поднимая на меня глаза. – И к тому же симпатяга.

– Слишком молод для тебя, – отрезает коп.

– Не твоего ума дело. На тебя даже твоя собака не позарится.

Охранники помирают со смеху. Эта старуха – родственница моей львицы? Кажется, я нашел главу всех львиц.

– О, а ты еще и немой, татушечка, – говорит она.

Нет же, черт возьми! Она смотрит мне прямо в глаза, а потом начинает изъясняться языком жестов: «Ты не похож на насильника, так что же ты здесь забыл?»

Я отвожу взгляд, делая вид, будто не понял. Я задаю себе этот вопрос прямо сейчас…

– Мари! Ты чего удумала? Запрещено контактировать с заключенными! – восклицает коп.

Она смеется ему прямо в лицо, а затем продолжает, обращаясь ко мне: «Ты где-нибудь раньше видел подобных кретинов?»

Я уже готов улыбнуться, но вовремя беру себя в руки и отрицательно качаю головой. Она заливается старческим смехом.

– А я – каждый день!

– Мари, заканчивай поскорее! Мы тут не праздник ему устраиваем! – рычит коп, выходя из себя оттого, что ничего не понимает.

Бабуля бросает на него злобный взгляд, а затем, подмигнув мне, исчезает куда-то вместе с моими документами. Через мгновение она возвращается и передает полицейскому номер моей камеры и номер заключенного – точно как для собаки в приюте.

– Мари, черт возьми! Ты уверена, что стоит селить его с таким соседом? – спрашивает коп.

– Да, уверена. Все будет в порядке.

Почему легавый корчит такую рожу? Он подталкивает меня в спину, а старушка жестикулирует напоследок: «Будь сильным, мой мальчик».

Черт возьми! Кажется, я только что впервые ощутил настоящий страх.

* * *

По сравнению со всем этим, утреннее путешествие по больничным коридорам в сопровождении двух копов просто ничто. Полицейские исчезли, уступив место охранникам, которые об уважении знают еще меньше, чем патрульные Куинса.

С тех пор как оказался здесь, я видел не слишком много – в основном рассматривал свои башмаки. Зато успел пережить целую кучу событий, которые уже мечтаю забыть. С меня сняли цепь и наручники, открыли тяжеленную дверь. Запах камеры ударил в нос. Меня затолкали в комнатушку и закрыли за мной дверь. Еще несколько секунд я не мог оторвать взгляд от пола и не решался осмотреть свое пристанище на оставшиеся годы.

* * *

Я не впервые оказываюсь в камере. Здесь так же грязно, как в уже знакомом мне следственном изоляторе или вытрезвителе. По крайней мере, здесь я в полном одиночестве. «Тюрьма строгого режима» – гласит надпись на стене, прямо над указателями для рук. Значит, нападение на четверых бейсболистов дает мне кое-какие привилегии. Или, может, это из-за того, что я слишком шумно покидал полицейский участок.

Я сижу прямо на полу – пародия на кровать меня совершенно не прельщает – и жду. Жду, пока отпустит желание реветь навзрыд, пока утихнет ярость и руки перестанут дрожать. Я пытаюсь дышать так, как меня учила Солис, но здесь совсем нет воздуха. Закрой глаза, парень.

От побоев болит все тело, поэтому мне не удается держать глаза закрытыми так долго, чтобы начать думать о чем-то ином, кроме окружения. Четыре стены серого цвета, разрисованные подручными средствами, кровать без матраца – на деле просто бетонный блок в глубине комнаты под крошечным зарешеченным окном. Они дополнительно повесили на него мелкую сетку, чтобы даже руку невозможно было высунуть, если вообще удастся до него дотянуться. Этого мало для доступа воздуха. Закрывай глаза, парень!

Я снова смахиваю слезы. Хватит ныть, придурок.

Заставляю себя закрыть глаза.