и чужакам услужить спешит.

Стоп.

В дом его не пустили.

И во флигель вели кружным путём.

Знала тварь, что там, в доме, он бы почуял, насторожился. Ароматными травами запах нежити не перебить. А флигель вот долго пустым стоял. В нём убрались, и полы вымыли с ароматным уксусом, и на столе расставили восточные свечи.

Он ещё подумал, зачем на случайного гостя тратится?

Грозу вот слышал.

Заснуть пытался. Но сон не шёл. Неспокойно было. Дар оказался умнее хозяина. И гроза ещё.

Потом…

Голова болит.

Надо… надо выбираться. Тварь ударила. Не та, не Кукольник… кто ждал кукольника в таком тихом месте? И главное, признаков не было… не было признаков.

…скрип.

И дверь приотворяется.

— Помоги, — шепчет тот, кто замер на пороге. — Помоги мне…

На девице — белая рубашка в пол, полупрозрачная, не скрывающая очертаний сдобного тела.

— Что случилось? — рука сама тянется к клинку.

— Ты должен мне помочь… — девица переступает порог. Это ложь, что нежить не способна войти без приглашения. Ещё как способна. — Спасти… она меня погубит! Я знаю… папенька слушать не желает, но я-то знаю… они с сыночком сговорились. Папенька уедет, а я останусь.

Она подходит ближе и ближе.

И от неё остро пахнет теми же восточными притираниями. Тёплые руки ложатся на плечи.

— Они мою кровь выпьют… эта упырица и сынок её… всю до капельки. Я узнала их тайну, — она шепчет губы в губы, и тогда, с дыханием её, приходит и осознание. — Хочешь, покажу?

— Хочу, — Гремислав вбивает клинок в живот.

Как той твари…

…другой твари.

И голова снова отзывается болью. Боль эта хватает судорогой за руку, сводит пальцы так, что нож в них застревает намертво.

Девица же оседает без звука, тяжёлое, грузное тело, которое стремительно меняется прямо на глазах, становясь шире и больше, и тяжелее. Девичий стан расплывается, волосы становятся короче…

На мгновенье всего.

На одно лишь мгновенье, потому что в следующее девица становится снова собою, правда, более тощею, иссохшею даже.

А в голове звучит:

— Не угадал, некромант…

…не угадал.

Не…

— Гремислав! — крик пробивается сквозь смех твари, который, смешавшись с рёвом ветра и громыханием там, снаружи, лишает разума. — Гремислав, ты меня слышишь?

— Слышу.

Надо обернуться.

— Это… не настоящее… этого нет.

Нет?

Есть. Девушка, что растянулась у ног его, руками зажимающая живот свой. И тёмные потёки крови сквозь пальцы. А тут же тонкий бабий крик:

— Убийца! Он убийца! — верещит почтенная барыня, обеими руками хватаясь за грудь. — Убийца! Он убийца! Снасильничал!

И взмахивает руками.

Широкие рукава её ночного халата расправляются атласными крылами. А Гремислав оглядывается. Где он? Как он… как он тут… это другая комната. Девичья явно. Высокая кровать с резными столбиками. Бархатный балдахин прихвачен лентами. На полу — ковёр восточный. А на нем — девушка в разодранной рубахе. Её нагота бросается в глаза, она какая-то бесстыдная…

Это не он.

Не он.

Он не мог…

Клинок перерезает горло старухе, и та захлёбывается клёкотом. А потом падает… и сын её, спросонья растерянный, тёплый, тоже падает… и тварь хохочет. Гремислав убил! Убил… или ошибся?

Неужели он…

Ошибся?

И не было никакого кукольника? Тьма… тьма бывает разной… экспертиза на пожарище — не самая точная вещь. А могли и нарочно исказить данные. Пожалеть… прикрыть его… случалось подобное, пусть и не с Гремиславом.

— Тише, — говорят ему и теплые руки касаются плеч. — Не пытайся идти напролом. Только всё перемешается.

Люди бегут.

Надо их остановить… но вилы пробивают одежду и бок, и боль затапливает сознание. И смех в голове смолкает. И…

— Навязанные воспоминания тем и опасны, что со временем их тяжело отличить от настоящих, — рядом появляется женщина, которой в этом мире быть не могло.

— Я не хотел… не хотел… я не знаю, как это получилось…

— Никак, — она смотрит без жалости. — Сделай вдох. И выдох… здесь ты не дышишь, это сфера разума, как понимаю… всегда мечтала заглянуть в чью-то голову. Дурные мечты имеют обыкновение сбываться. Но дыши. Физиология очень даже влияет. Будем разбираться.

— Я убил.

— Или тварь тебе подарочек оставила. Прощальный.

— Я…

Рука закрыла рот.

— Сначала. Я видела. Нужно отделить одно от другого. Если подарок навязанный…

Поёт.

Кто-то поёт. Так знакомо и нежно. Почти как мама… мама пела колыбельную, но всегда отворачивалась, пряча слёзы.

Теперь она обрадуется.

Или…

— Так, если ты сразу поверишь, что ты убийца, мы ничего не сделаем, — жёстко говорит Катерина.

— Пение… пение в голове.

— Хорошо. Разум — такая штука… он не любит вмешательства. И будет защищаться. Ясно?

Да.

Наверное.

— Как мне разобраться? — Гремислав задаёт вопрос. Правильный ли.

— Искать.

— Что?

— Несостыковки. Она пришла к тебе? Или ты к ней?

— Она… ко мне.

— Тогда как вы оказались в её комнате?

Песня звучит громче, словно желает оборвать этот слишком опасный разговор.

— Ты знал, где её комната? — Катерина тоже не отстаёт.

— Нет.

— Ты был в доме?

— Нет. Меня… встретили… встретили на дороге. За деревней. Проводили… к дому и проводили. Там чай. На террасе. Разговор. Потом гроза… грозы там злые. Мне предложили остаться. Это по правилам. Гостеприимство. Я согласился.

Если проговаривать вслух, то становится легче.

— Отвели во флигель. Странно…

— Что странно?

— Слуги. Служанки. Они живые. Много. Даже матерый кукольник не способен управлять сразу таким количеством людей… но странно не это. Они слушались не только барыню, но и девушку.

— Ту самую?

— Да. Обычно к чужим относятся с подозрением. Нет, пожелания гостей исполнят, но не так… не с такой готовностью. Не с таким…

Он замер.

— Страхом?

— … мама, он просыпается!

— Пой!

Откуда это. Мама… у неё ведь сын, у барыни.

— Не спеши, — Катерина рядом. — Сын. Что он говорил?

— Почти… ничего.

Шепот.

Слабый. Отчаянный.

— Помогите… пожалуйста, помогите…

И пение переходит в визг, который бьёт по ушам.

— Мама!

— Не спеши.

Голосов слишком много. И воспоминаний тоже. Они как карты в руках шулера. И которым верить? Надо… с самого начала.

Так.

Деревня.

Встреча. Чаепитие. Флигель. В него ведут дворовые девки. Запах… свежие травы по углам. И свечи. Свечи горят давно, и терпкий аромат их успел наполнить