Это понижение нравственности становится очень серьезным, когда оно наблюдается в таких областях, как суд и нотариат, у которых некогда честность была так же обычна, как храбрость у военных. Что касается нотариата, то нравственность его в настоящее время упала до очень низкого уровня. Те же симптомы глубокой деморализации наблюдаются, к несчастью, у всех латинских народов. Скандал итальянских государственных банков, где воровство практиковалось в широких размерах наиболее высокопоставленными политическими деятелями, несостоятельность Португалии, жалкое финансовое положение Испании, финансы которой не лучше финансов Италии, глубокое падение латинских республик Америки доказывают, что характер и нравственность известных народов страдают неизлечимой болезнью и что их роль в мире близится к концу.

Переменить все это было бы трудным делом. Нужно было бы прежде всего переменить наше плачевное воспитание. Оно отнимает всякую инициативу и всякую энергию даже у тех, кто получил их по наследственности. Оно тушит всякий проблеск интеллектуальной самостоятельности, давая молодежи как единственный идеал ненавистные конкурсы, которые, не требуя ничего кроме усилий памяти, приводят к тому, что умственное развитие начинает считаться выше всего; но именно рабская привычка к подражанию делает ее совершенно неспособной к проявлению индивидуальности и к личным усилиям. «Я стараюсь влить железо в душу детей», – сказал английский педагог министру Гизо, посетившему школы Великобритании. Где у латинских народов педагоги и программы, которые могли бы осуществить подобную мечту?

Это общему понижению характера, этой неспособности граждан управлять самими собой и их эгоистическому равнодушию обязана, главным образом, та трудность, какую испытывают большинство европейских народов, – жить под либеральными законами, одинаково далекими как от деспотизма, так и от анархии.

Что подобные законы малосимпатичны массам, это легко понять, ибо цезаризм обещает им если не свободу, о которой они очень мало заботятся, то, по крайней мере, очень большое равенство в рабстве. Напротив, то, что республиканские учреждения могут быть очень охотно приняты просвещенными классами, нетрудно будет понять, если оценить надлежащим образом силу влияний предков. Не благодаря ли этим учреждениям имели больше всего возможностей проявиться всякие превосходства, и в особенности – умственные? Можно даже сказать, что единственный действительный недостаток этих учреждений для мечтателей об абсолютном равенстве заключается в том, что они способствуют образованию могущественных умственных аристократий. Напротив, самым притеснительным режимом как для характера, так и для ума является цезаризм в его различных формах. Он может только легко привести к равенству в низости, к покорности в рабстве.

Он очень приспособлен к низким потребностям вырождающихся народов, и поэтому, лишь только им представляется возможность, они возвращаются к нему. Первый попавшийся султан какого-нибудь генерала приводит их к нему.

Когда какой-нибудь народ дошел до этого, то час его пришел и время его завершилось.

Он, этот цезаризм старых веков, появление которого история всегда видела во всех цивилизациях при самом первом их возникновении и при крайнем их упадке, теперь претерпевает явную эволюцию…

В этой книге Лебон впервые говорит об отличии массы от прежней толпы, признававшейся одним из субъектов истории в былые века. Толпа была способна на мятеж или верность, но масса оказывается настолько переменчивой, что в ней проявляются не сознательные решения, а действие бессознательного. На слепоту толпы, которая оказывается одновременно инертной и жестокой, и поэтому хуже животных, имеющих собственные инстинкты выживания, жаловались и философы того времени, например, Фридрих Ницше, но Лебон строит книгу как публицистическую популяризацию своих естественнонаучных и антропологических исследований. Он настаивает на том, что масса пришла на смену прежним малым сообществам. Здесь сразу можно вспомнить противопоставление «общины» и «общества» у Макса Вебера: если в общине действуют свои правила, то общество оказывается открытым новым правилам. Лебон довольно пессимистичен в отношении способностей массы, полагая, что в ее деятельности проявляются не лучшие, а худшие качества человека. Но социальная психология и сейчас обязана ряду важных наблюдений нашего философа, например, о роли средств массовой информации и массовых зрелищ, о наследовании культурных привычек и установок новыми поколениями, о роли лидеров мнений и партий. Многие из выводов Лебона верны и точны, его остроумие по-прежнему привлекает нас, даже если мы не соглашаемся с ним в частностях.

Общие черты, обусловливаемые наследственностью у всех индивидов одной и той же расы, составляют душу этой расы. Но когда известное число этих индивидов образует действующую толпу, наблюдение указывает, что результатом такого сближения индивидов одной расы являются новые психологические черты, не только противополагающиеся характеру рас, но часто отличающиеся от него в значительной степени.