Вероятно, что многие женщины всегда так живут, но со мной это впервые. Полжизни проходила с таинственным видом из-за того, что у меня есть такое удивительное место, куда многие безуспешно желают попасть. И наконец оказаться в обществе людей, которые хотят от тебя совершенно другого, — это откровение, ребята.

Совсем перестала «думать прозой», прямо-таки двух слов не могу написать, даже если есть время. Надеюсь, это пройдет. Но если работа, которая, как известно, та же молитва, излечит меня от графомании, тоже выйдет неплохо. Правда, пытаюсь что-то записывать в редкие минуты, когда дома и не сплю, чтобы зафиксировать историю своего похода в кино, но получается вымученно. Одним словом — посмотрим.

Теперь понимаю, что испытывают мужья, пришедшие с работы после длинного дня, — приползшие, точнее говоря, — когда их встречает разъяренная одиночеством жена-домохозяйка и с нехорошим блеском в глазах требует немедленно «поговорить о наших отношениях». Это невозможно вынести. Поскольку мне, женщине, позволительно, я на их месте начинаю тихонько плакать — от усталости, от жалости к себе, от непонимания, оттого, что на работе трахают, дома трахают, и везде не так, как хотелось бы, а исключительно в мозг, что никто и нигде не дает поесть и поспать или просто — просто! — не оставит одну, чтобы я могла найти самый темный угол и умереть в нем спокойно. Но они, мужчины, вынуждены только скрипеть зубами и обещать про себя в следующий раз пойти ночевать куда-нибудь в другое место. Но и «другое место» раньше или позже комплектуется другой женщиной с нехорошим блеском в глазах, и только квасить, наверное, остается, если, конечно, и в пьяном бреду их не посещают видения женщин, которые с нехорошим блеском…

Заблудилась в Болшеве, в Болшеве заблудилась я нынче утром, а точнее — в поселке Первомайский. Отпустили с работы, сказав: «Все прямо и прямо, потом налево, потом на автобусе и на маршрутке до ВДНХ». И я шла по абсолютно пустому поселку со старыми дачами, остатками советского благородства среди соснового леса, по узкой улице я шла, и не было ни одного человека, и лая собак, и дороги не слышно. Дошла до кромки леса, где молчаливый серый зверь спокойно стоял в недалеких кустах, развернулась и почти побежала обратно, но съемочная группа исчезла, и показалось, что американский школьный автобус, в котором нас привозили каждое утро, а вечером увозили, был единственным средством выбраться отсюда, единственным пропуском из мира молчаливых сосен и пустых домов в мир маленьких людей. И наша бедная группа не знала, что стоит кому-нибудь отойти от желтого автобуса, как сосны сдвинутся и распылят неосторожную душу, разнесут на кусочки в тщетной попытке населить каждый опустевший дом, потеснив почти выветрившиеся призраки советской элиты, положившей свои жизни в попытке воссоздать дачный дворянский быт в краденых усадьбах. И когда бес ледяного утра почти раздавил мое сердце, я увидела сторожа с винтовкой.

Коротко говоря, долго шла пешком вдоль дороги, ловила машину, удивляясь, почему, собственно, они не тормозят, как обычно, и почти заподозрила очередной мистический заговор неприветливых селян, когда все-таки остановившийся водитель мягко сказал, что я «одета как художник», и на тот момент это означало пуховик, вязаный жилет, толстые подростковые штаны, перчатки без пальцев и домотканый шарф вокруг попы — неудивительно.

Чуть позже автобус привез меня на ВДНХ, где маленькие люди продавали баснословно дешевые вещи и что-то было такое в том, как одна женщина кричала «теплые колготки за сто рублей», а другая — «свитера за двести», а третья — «перчатки за триста», и еще одна предлагала «меховые тапки за сто пятьдесят», и было так соблазнительно разменять свой недавний холодный ужас на пушистые вещи из фальшивой шерсти и некоторое время чувствовать себя в безопасности, пока снова не заблудишься в Болшеве среди сосен — уже окончательно.

Стиральная машина похищает носки. По крайней мере, сегодня один не вернула. Я тут же решила, что в нее вселился молох, требующий жертвоприношений. Например, сначала она была нормальной машинкой, но однажды на нее попала кровь — мало ли, трусики или кухонное полотенце в кошачьей миске искупалось, — она обезумела и, начав с носков, станет красть мелкие вещи и котят. Перед внутренним взором замелькали ужасные видения (это ведь так называется? в свободное время читаю куртуазные французские повести семнадцатого века, извините), даже решила переименовать ее из Машки в Кристину, но второй носок нашелся на полу. Я обрадовалась, что опасность миновала, и загрузила новую порцию белья. Но в тот момент, когда тепленькая пошла, раздался такой неистовый детский вопль, что теперь боюсь идти в ванную, хотя и уговариваю себя: «Это на лестнице, это на лестнице…».

Вчера снимали в чудовищном доме. Нет, правда, если бы слабое перо мое… или нет, если бы западающие клавиши могли передать весь ужас увиденного, вы бы дрогнули и обмочились, ручаюсь. Тверская, 4 на минуточку. Не очень большая (по меркам квадрата Т4, конечно, а не моей хрущевки) трешка, уставленная тяжеленной «мебелью из дворца», пастельных тонов и в завитушках (новодел, естественно). Группа единогласно решила, что это барокко, хотя у меня есть подозрение, что другие стили народу просто неизвестны. Всюду стояли эти китайские «как бы фарфоровые» штучки из ларьков — знаете, розочки, котятки, подставочки для фотографий, — надо отдать должное, по тону и стилю они подходили идеально. Собственно, пойдите к метро, загляните в сувенирный киоск и увеличьте картинку до размеров квартиры, и будет вам оно. Весь псевдогламур из перехода под Пушкинской площадью, включая и синюю стеклянную руку для колец. Радиотелефон девяностых годов. Вдоль стен множество фикусов и бог весть чего в больших горшках, в настоящую зелень аккуратно вплетены искусственные цветы. Два больших плоских телевизора, на одном семь раскрашенных ангелов в рядок. Ни намека на компьютер. Пятидесятилетняя хозяйка в розовых сапогах (что-то вроде чуть похудевшей Властелины, незапоминающееся жесткое лицо — трудно описать), которая среди всего этого, нет, ЭТОГО, ела наш кинокорм. А чё, за однодневную аренду платят баксов семьсот, а тут еще и котлетка с картошкой — халява, блин! Даже не знаю, что больше всего угнетало — невыносимая картинка или жгучая зависть, для благопристойности припорошенная эстетическими претензиями. «Мне бы такую квартиру, я бы…» В сущности, есть в этом особое изящество: тетка заработала как-то по-своему денег и, черт возьми, имеет право воплотить собственное представление о прекрасном, как заблагорассудится. А ты, утонченная детка, купи себе кошачий домик и укрась его на свой вкус — по средствам.

Вчера был день блондинок в розовом: в этой категории выступили хозяйка, две актрисы, гример и ассистент по актерам. Блаженны блондинки в розовом, ибо их есть царствие небесное. Я по мере сил отрешалась от всего сущего и, сидя на полу, уговаривала себя, что банальность физиономий, фигур и манер даже успокаивает, успокаивает, б…дь, успокаивает. В конце концов, ты всегда знаешь, чего от них ждать, потому что невозможно ТАК замаскироваться, чтобы и лексикон, и выражение лица, и даже самая форма задницы (о, эти молодые тела кабачком), — все отдавало затхлой сиропной пошлостью. И опять-таки средний возраст представленных дам составлял года двадцать три (без хозяйки, естественно), поэтому давай-ка не будем путать свои морщины с индивидуальностью, не нужно завидовать: юность прекрасна, молодость согревает сердце, непосредственность… нет, простите, театр закрывается, потому что нас всех тошнит… Пусть наши бывшие любовники трахают их, уткнув мордой в подушку, — такое у меня теперь будет проклятие.