У меня заныло сердце. Именно так все и выглядело два десятилетия назад, когда они еще только поступали на службу, молодые, полные сил и рвения. До того, как началась война. До того, как начался кошмар.

— Позвольте мне попробовать… позвольте дать им шанс, — произнес я.

— Грегор! — прошипел Мидас.

— Дайте мне попытаться, ради их спасения. Прикройте меня.

Я скользнул в зал, опустив оружие вдоль тела, и присоединился к хору.

Один за другим голоса умолкали, а склоненные головы поворачивались ко мне. В дальнем конце, возле желтого алтарного знака, стояли, уставившись на меня, Люнд, Трэвес и незнакомый мне бородач.

Не обращая внимания на тишину, опускавшуюся на зал, я допел гимн.

— Все завершилось, — сказал я. — Война окончена, и вы исполнили свой долг. Вы сделали даже намного больше того, что от вас требовала присяга.

Молчание.

— Я инквизитор Грегор Эйзенхорн, и я здесь, чтобы освободить вас. Осторожная война против гнили Хаоса, которую вы втайне вели в Урбитане, завершена. Теперь в дело вступает Инквизиция. Вы можете отдохнуть.

Двое или трое склонившихся ветеранов заплакали.

— Ты лжешь, — произнесла Люнд, выходя вперед.

— Не лгу. Сдайте оружие, и я обещаю, что с вами обойдутся по справедливости и со всем уважением.

— Мы… мы получим медали? — дрожащим голосом спросил бородатый человек.

— С вами вечно пребудет благодарность Императора.

Все больше людей плакали — от страха, отчаяния или облегчения.

— Не верьте ему! — сказал Трэвес. — Это очередной трюк!

— Я видела тебя в своем баре, — сказала Люнд, делая еще один шаг вперед. — Ты вынюхивал. — Ее голос был пустым, отстраненным.

— А я видел тебя на крыше кожевенного завода, Омин Люнд. Ты все еще метко стреляешь, несмотря на искусственную руку.

Она с некоторым стыдом посмотрела на свой протез.

— Мы получим медали? — С надеждой повторил бородач.

Трэвес обернулся к нему:

— Спейк, ты кретин, конечно же, нет! Он пришел, чтобы убить нас!

— Нет, я… — начал было я.

— Я хочу медаль! — неожиданно закричал Спейк, плавно и стремительно срывая с пояса лазерный пистолет, как может только опытный солдат.

Выбора у меня не оставалось.

Его выстрел пропорол наплечник моего плаща. А мой болт взорвался в голове Спейка, окропив кровью ржавого металлического орла на стене.

Началось сущее светопреставление.

Ветераны вскочили на ноги, открывая бешеную пальбу и рассредоточиваясь.

Я бросился на пол, и пули изрешетили гипсовую стену у меня за спиной. Мидас и Фишиг бросились внутрь, стреляя навскидку. Трое или четверо ветеранов рухнули, скошенные бесшумными иглами. Еще шестерых разорвало на части выстрелами из дробовика.

Трэвес побежал вдоль рядов скамеек, стреляя в меня из старой армейской лазвинтовки. Я откатился в сторону и выстрелил в ответ, но мой заряд ушел в сторону. Лицо Кватера исказилось: его прошили иглы, и бывший гвардеец сложился пополам.

Внутрь ворвалась Уорекс со своими отрядами огневой поддержки. Пламя из опрокинутых химических светильников взметнулось по стене.

Я поднялся на ноги… и меня отбросило лазерным импульсом, оторвавшим мне левую кисть.

Падая, я увидел Люнд, механические пальцы которой едва помещались в нерасточенную скобу лазвинтовки Трэвеса.

Мой болт ударил в Омин Люнд с такой силой, что ее пронесло над скамьями и ударило о стену. Ее тело сорвало со стены имперскую аквилу.

Ни один ветеран не вышел из стен ратуши живым. Перестрелка бушевала в течение двух часов. Пятеро арбитров Уорекс погибли, застреленные бывшими бойцами Девятого Саметерского полка. Ветераны стояли до последней капли крови. Лучшего о гвардейцах и не скажешь.

Это дело повергло меня в уныние и задумчивость. Я посвятил всю свою жизнь служению Империуму, защите его от многочисленных врагов, как внешних, так и внутренних, — но не против других его же служителей! Гвардейцы оставались преданными и честными и, как бы ни заблуждались, все же шли по пути, освященному именем Императора.

Люнд стоила мне руки. Рука за руку. На Саметере мне изготовили протез, но я никогда не пользовался им. В течение двух лет я проходил с опаленным обрубком, а потом хирурги на Мессине имплантировали мне полностью функционирующую конечность.

Но я считаю это даже слишком низкой платой за случившееся.

Я никогда больше не возвращался на Саметер. И по сей день там находят спрятанные тела. Все новые и новые тела людей, которые погибли во имя Императора.

Ко всеобщему ужасу и, я уверен, к своему тоже, лорд Фрогре умер.

Стояло сухое летнее утро 355.М41, и мы с Елизаветой Биквин завтракали на террасе Спаэтон-Хауса, когда мне сообщили эту новость. Небо являло собой синее, цвета саметерского фарфора, пятно, а вода залива вдали была светло-сиреневой, пронизанной сверкающими серебряными прожилками. Песчаные голуби выводили трели в дремотной тени живых изгородей поместья.

Джубал Киршер, мой несгибаемый и верный начальник службы безопасности, вышел в дневную жару из садового павильона и, учтиво извинившись за прерванный завтрак, вручил мне квадратик сложенной бумаги с сообщением.

— Проблемы? — спросила Биквин, отодвигая в сторону тарелку с крепсами из плойнов.

— Фрогре умер, — сказал я, изучая послание.

— Что еще за Фрогре?

— Лорд Фрогре из Дома Фрогре.

— Вы были знакомы?

— И очень хорошо. Я даже мог бы назвать его другом. Какая жалость. Всего восемьдесят два года. Это ведь еще не возраст.

— Он болел? — спросила Биквин.

— Нет. Эн Фрогре был, если так можно сказать, безумно крепок и здоров. Ни единого аугментической детали. Ты понимаешь, о чем я.

Последнее замечание я преднамеренно подчеркнул. Мой образ жизни не слишком хорошо сказался на моем теле. Меня чинили, перестраивали, нашпиговывали аугментикой и сшивали по кускам так часто, что я потерял счет. Я стал ходячей рекламой реконструктивной хирургии имперских медике. С другой стороны, Елизавета по-прежнему выглядела женщиной в самом расцвете сил — и, надо заметить, красивой женщиной. Ее сохранял в этом состоянии самый минимум омолаживающей аугментики.

— Если верить изложенному здесь, он скончался прошлой ночью у себя дома в результате сердечного приступа. Его семья, как подобает, организовала расследование, но… — Я побарабанил пальцами по столу.