– Ты запирала меня, – сказал папа. Его голос был спокойным, но немного дрожал. – В подвале. Помнишь?

Папа стоял посреди комнаты, держа в руках игрушечного пса Руфуса. Он смотрел на него и тихонько гладил.

Мама испуганно взглянула сначала на папу, потом на бабушку, а затем снова на папу. Она открыла рот, собираясь что-то сказать, но потом передумала и снова с недоверием уставилась на папу.

Исабель тоже осознала, что раньше ничего об этом не слышала. Папа продолжал:

– Ты стала такой злой. Ты злилась на всё, по любому поводу, из-за мелочей… Ты больно хватала меня за руку, тащила по двору в подвал, так что я спотыкался о ступеньки, и запирала меня там. И я никогда не понимал, что же я такого натворил.

Бабушка пару раз моргнула.

– Тогда ты был трудным ребёнком, – сказала она, не поднимая глаз.

– Трудным? – спросил папа. Бабушка не ответила. Папа посмотрел на дедушку. – Я был трудным ребёнком?

– Твой отец ничего не знал, – сердито сказала бабушка. – Ведь его не было дома.

– Да, – произнёс папа, – его не было дома. Он ничего не знал. Или ты знал, папа? Знал, что твой сын провёл бо́льшую часть последнего лета в тёмном подвале?

Исабель посмотрела на дедушку, а дедушка – на папу, но ничего не ответил. Ни слова.

– Да, ты же не знал. Ведь тебя не было дома…

Тёмные глаза дедушки по-прежнему пристально смотрели на сына.

«Знал, – запротестовало всё в Исабель, – дедушка что-то знал. Скорее всего, он понимал, что вот-вот случится что-то ужасно неправильное с его самыми близкими, пока он в отъезде, но боялся правды. Некоторые вещи лучше не знать…»

– А бедная тётя Анна, – не унимался папа. – Ведь ей приходилось сидеть и всё слушать. Ей ничего другого не оставалось, но она ни разу ничего не сказала, так ведь?

– Да, так, – прошептала бабушка.

– Может, она тоже тебя боялась, мама. И Лена…

Папа снова замолчал, будто подбирая слова, и Исабель показалось, что имя девочки словно повисло в воздухе. Лена. Исабель отчётливо увидела её перед собой, малышку с тёмными взъерошенными волосами.

– Ей просто хотелось приходить сюда играть… И тут она угодила во всё это. Лена плакала каждый раз, когда ты меня запирала. Но она ничего не могла сделать. Она была напугана, боялась злых взрослых, потому что их ей и у себя дома хватало. Так что она просто стояла, закрыв лицо руками, и плакала каждый раз, как ты меня тащила в подвал. И каждый раз ты прогоняла её из дома.

– Нет… – начала было бабушка, но тут же замолчала и отвернулась.

– Каждый раз, – тихо повторил папа. Исабель почувствовала, что у неё как будто что-то застряло в горле. Она представила фотографию, на которой тётя Анна, папа и Лена все вместе в саду, – и всё, что не вошло в кадр. – Но знаешь, мама, Лена часто пряталась здесь в саду. Она сидела, притаившись, в траве за кустом бузины и, как только видела, что ты выходишь из дома, бежала на кухню и стучала в дверь подвала. Она не могла открыть замок, потому что ключ ты всегда забирала с собой. Но она сидела под дверью и шёпотом разговаривала со мной, боясь, что ты вернёшься. Да, она ужасно боялась тебя. И я тоже со временем стал тебя бояться.

Папины пальцы беспрестанно гладили игрушечного пёсика.

– И когда ты меня выпускала, я сразу бежал к ней. Лена всегда ждала меня. Мы часто прятались в лесу. Тебе это не нравилось. Ты обычно пугала меня, что придёт кто-то страшный и заберёт нас.

– В лесу небезопасно, – сухо сказала бабушка.

Исабель вспомнила холодную тёмную воду, и по телу пробежали мурашки.

Папа тихонько погладил обгоревшее ухо игрушечной собаки.

– По крайней мере, там нас никто не трогал, – тихо произнёс он.

Исабель увидела, как бабушка закрыла глаза, и сделала то же самое: девочка понимала, что история, которую ей предстоит услышать, будет невыносимой.

– В последний день… – начал папа.

Он замолчал на секунду и провёл рукой по волосам.

Исабель подумала: «Рассказывай. Ему нужно рассказать это. Всё сразу. Больше никаких тайн, никаких воспоминаний за закрытыми дверями, никаких…»

Папа глубоко вздохнул. Он обвёл комнату таким взглядом, будто в ней никого не было, и подождал ещё немного. Все стояли, не двигаясь и не пытаясь что-то сказать. Исабель не могла вспомнить, находилась ли она ещё когда-нибудь в комнате, полной людей, в такой тишине.

– Тот день выдался прохладным и ненастным, – произнёс папа. – Помню, я шёл по мокрой траве в саду и собирал улиток в банку из-под варенья. Лена, как обычно, зашла поиграть. Я часто поджидал её в саду, потому что знал, что она не любит заходить в дом одна. Словно боялась, что ей не рады. Но когда мы начинали играть, всё менялось. Она переставала бояться, залезала со мной на деревья, ловила лягушек, и мы вместе отправлялись в поход в лес. Как же она радовалась, как смеялась! Мы хохотали до потери пульса, помнишь, пап? – обратился папа к дедушке. – Как в тот день, когда ты сфотографировал нас в саду. Тот день был замечательным. Не все дни были такими… И особенно последний. Рано утром пошёл дождь, всё намокло, и поэтому я предложил Лене поиграть у дома вместо того, чтобы идти в лес. Я поднялся в комнату, чтобы взять кое-какие игрушки, пробежал по второму этажу и спустился по лестнице – ведь у нас было важное дело: мы собирались играть. Мы уселись на крыльце под козырьком крыши, и я высыпал из коробки на ступени лестницы игрушки – маленьких пластмассовых животных и другие фигурки. Помню, как Лена взяла их и поставила на ступени в несколько рядов. Мы обожали эту игру. Мы и раньше играли в неё много раз, и она нам никогда не надоедала. Мы называли её «Побег из зоопарка». Иногда мы играли в неё на картофельной грядке, и заросли картофельной ботвы превращались в джунгли. А иногда в огороде мы рыли тоннели для побега.

Папа замолчал, и Исабель заметила, как искривился его рот, будто он больше не мог улыбаться, вспоминая об этом. Папа и Лена… Этих детей больше нет. Один вырос, другая умерла… Исабель едва сдерживала слёзы.

– Мы сидели на ступеньках, увлечённые игрой, – продолжил папа свой рассказ. – Не шумели и никому не мешали. Мы просто играли. А когда мы играли, окружающий мир для нас не существовал… Но внезапно дверь распахнулась, и появилась ты, мама… Ты не знала, что мы сидим на лестнице. А у тебя в руках была полная корзина только что выстиранного белья. И ты заметила нас слишком поздно.

Помню, что, споткнувшись, ты не удержалась на ступеньке, что корзина отлетела в траву, а внизу – куча разбросанного постельного белья… А ты – ты лежала на животе с закрытыми глазами, и твои руки были содраны до крови. Тогда я подумал, что тебе, наверно, ужасно больно, и хотел тебя успокоить, но до этого так и не дошло… Потому что ты страшно рассердилась – такой я тебя раньше не видел. Ты пришла в ярость и стала ругаться, что мы раскидали игрушки. Говорить что-то было бесполезно. Ты не слышала. Расшвыряв ногой наших животных, ты потащила меня за руку по коридору, прихватив мою собачку, и перед тем как толкнуть меня в подвал, бросила мою любимую игрушку в кухонную печь. Ты развела огонь, как мы обычно делали в прохладные летние дни, и я помню, как в печи заплясали языки пламени. И тогда ты сказала: «Вот так», – заперла дверь и повернула в замке ключ.