Подъем к вершинам цивилизации — от равноправной общины к вождеству и далее к государству — происходил за счет культурной эволюции, а не генетических изменений. Это был «подпружиненный» скачок, напоминающий переход насекомых от скоплений к семьям и далее к настоящим эусоциальным колониям, но гораздо более масштабный.

Среди антропологов преобладает теория, что если племена имеют хоть какую-то возможность расширить свою территорию (например, за счет агрессии или технических достижений), они используют эту возможность и получают в свое распоряжение дополнительные ресурсы. Далее они по возможности продолжают расширять сферу своего влияния и расцветают в империи — или же распадаются на соперничающие государства. С увеличением территории приходит усложнение организации. И тогда, как любая физическая или биологическая система, общество должно выработать иерархический контроль, позволяющий ему быть стабильным и целостным. На государственном уровне иерархия представляет собой систему, состоящую из взаимодействующих подсистем, каждая из которых тоже построена по иерархическому принципу. По этой системе можно постепенно спуститься до нижнего иерархического уровня, в данном случае конкретного индивидуума — гражданина государства. Настоящую систему можно «разложить» на взаимодействующие друг с другом подсистемы (например, пехотные роты или муниципалитеты). При этом индивидуумы в одной подсистеме не обязаны взаимодействовать с индивидуумами в другой на одном уровне. Такая «высокоразложимая» система, скорее всего, будет функционировать лучше, чем система, не обладающая свойством разложимости. Как писал Герберт Саймон[11] в своей новаторской статье «Описание сложности в самовоспроизводящихся системах»: «Исходя из теоретических предпосылок, можно ожидать, что в мире, где сложное возникает из простого, сложные системы будут основаны на иерархическом принципе. Иерархии, взятые в динамике, имеют одно свойство, а именно почти разложимость, которое многократно упрощает их поведение.

Почти разложимость упрощает и описание сложной системы, так что нам становится немного легче понять, как может храниться, не выходя за разумные пределы сложности, информация, необходимая для ее развития или воспроизведения».

Если приложить этот принцип к культурной эволюции от простого общества к государству, то получится, что, во-первых, иерархические общества должны функционировать успешнее, чем неорганизованные ассоциации, а во-вторых, что правителям легче понять устройство таких государств, а значит, и управлять ими. Иными словами, не ждите ничего хорошего, если конвейерные рабочие начнут голосовать на заседаниях правления, а новобранцы — планировать военные кампании.

Почему я называю эволюцию человеческих обществ в сторону большей цивилизованности культурной, а не генетической? Есть много разнообразных доказательств справедливости такого подхода. Не в последнюю очередь стоит указать на тот факт, что дети охотников-собирателей, выросшие у приемных родителей в технологически развитых обществах, становятся их полноценными членами, несмотря на то что между расхождением предковой линии ребенка и его приемных родителей пролегает пропасть в 45 000 лет (например, у детей австралийских аборигенов, выросших в белых семьях). За это время под совместным воздействием естественного отбора и дрейфа генов между человеческими популяциями успели появиться генетические различия. Однако, как я уже говорил, они в основном затрагивали признаки, связанные с устойчивостью к определенным болезням и адаптацией к местному климату и пище. Ученые не обнаружили статистически достоверных межпопуляционных генетических различий, затрагивающих миндалевидное тело и другие центры формирования эмоций. Не выявлено и генетических изменений, которые диктовали бы средние межпопуляционные различия в глубинных когнитивных процессах, касающихся языка и математических способностей (хотя не исключено, что они еще будут открыты).

Ярлыки, которые люди склонны вешать на представителей конкретных наций, стран и городов, тоже могут быть отчасти связаны с наследственностью. Но в целом имеющиеся данные говорят о том, что такие различия имеют исторические и культурные, а не генетические корни. Наследственная изменчивость между разными культурами, если она и существует, кажется мизерной в генетико-эволюционной перспективе. Итальянцы, возможно, действительно более разговорчивы, чем представители других национальностей, англичане — более сдержанны, японцы — более вежливы и т. д., но межпопуляционная изменчивость средних значений этих личностных черт несравнимо меньше, чем их изменчивость в пределах каждой популяции. Более того, как это ни удивительно, уровень этой изменчивости очень схож в разных популяциях. Вот что пишет, например, американский психолог Ричард Робинс о своей жизни в глухой деревушке в Буркина-Фасо на западе Африки:

Широкий круг описанных психологами личностных особенностей можно условно разделить на пять крупных секторов. Это так называемая «большая пятерка» личностных факторов — экстраверсия (или интроверсия), доброжелательность (или конфликтность), добросовестность, невротизм и открытость опыту. В популяциях каждый из этих «секторов» содержит существенный элемент наследуемости — примерно от одной до двух третей. Это значит, что в таких пределах варьирует доля общей изменчивости показателей по каждому фактору, объясняемая генетической изменчивостью особей. Таким образом, одна лишь наследственность уже заключает в себе значительную долю вариаций в любой популяции — например, среди жителей буркинийской деревни. На практике наследственность сочетается с различиями в личном опыте (особенно важен опыт, приобретенный в детстве), и в результате уровень изменчивости оказывается еще более высоким, но при этом более или менее одинаковым в разных деревнях и в разных странах.

Повсеместно ли существует такая значительная вариабельность и различается ли ее уровень между разными популяциями, а если да, то насколько? Да, она всегда значительна, и ее уровень одинаково высок во всех человеческих популяциях. Такой ответ дает поразительное исследование, проведенное командой из 87 ученых и опубликованное в 2005 г. Степень изменчивости личностных черт была очень схожей во всех 49 изученных культурах. Основные тенденции «большой пятерки» личностных черт различались мало, да и те различия, что нашлись, шли вразрез с привычными стереотипами о представителях других культур.