…Тех денег, что Ярослава привезла из родного поселка, хватило ровно на две недели столичной жизни. Минимальная еда, пара туфель (своя обувка развалилась к десятому дню постоянной беготни по мегаполису), квартплата, ну и в кино она один раз была и один раз в Третьяковке. Не удержалась – столько лет над ее кроватью висел дрянной тканый коврик с пейзажем Шишкина, и очень уж хотелось посмотреть на творения художника в натуральную, так сказать, величину.

Работы в столице для Ярославы не оказалось никакой. Идея пойти, как девочки из фильма «Москва слезам не верит», на производство пшикнула очень быстро. Заводы и фабрики в столице, правда, еще оставались, но злая тетка из первого же отдела кадров популярно объяснила: чтобы получить комнатуху в общаге, нужна хоть какая квалификация. Швея-мотористка четвертого разряда, или контролер ОТК, или фрезеровщица… А семнадцатилетнюю школьную выпускницу могут взять только учеником . И это значит: никакой общаги и крошечная стипендия, на хлеб с молоком не хватит. И, пока доработаешься до общежитской койки да хотя бы минимальных прожиточных денег, – живи где знаешь. И питайся как сможешь.

Была у Ярославы и еще одна надежда – может быть, ее в секретарши возьмут? А что – печатать она умеет, и внешность, как теперь говорят, презентабельная, и кофе заваривала вкусней всех в поселке…

Только и эта идея лопнула с еще большим треском, чем карьера на столичной фабрике. Ярослава посетила несколько контор и даже коммерческих банков – появились в столице уже и такие диковины! – и везде не проходила дальше самого первого, мимолетного собеседования. В одном месте обязательно требовали прописку, в другом – велели напечатать документ не на машинке, а за диковиной штукой под названием «компьютер», в третьем – кадровик вдруг заговорил с ней по-английски (и Ярослава даже поняла одно слово, qualification). А в четвертом месте и вовсе слушать не стали. Чуть не с порога поддразнили: «Ты говорить-то сначала по-русски научись, а то завела: «На-аша ку-урочка в о-о-окно, ко-о-ко-о-ко-о!» Ярослава сперва даже не въехала, к чему придирка, только потом поняла, что это над ее сибирским окающим акцентом смеются…

Только и оставалось – искать себе богатого покровителя, как Ленка из их поселка, которая с пятидесятилетним азером живет. Или стать торгашкой.

Ярослава выбрала путь торгашки – самый тернистый, но хотя бы минимально благородный.

Начальный капитал формировала ночами, на стихийном рынке подле одной из станций метро. Работа немудреная, но дико нервная. Днем, пока открыты магазины (с ума сойти, но о ночных торговых точках в те времена никто даже не слышал!), закупаешь минимальный продуктовый набор: хлеб, пиво, спички, воблу, сливочное масло. А ночью выкладываешь весь ассортимент на перевернутый ящик и продаешь тем гражданам, кто днем в магазин не успел. Или кому срочно нужно выпить. Цену, ясное дело, накручиваешь вдвое, то есть, если со стороны посмотреть, вроде бы богатеешь со страшной силой. Только у бизнеса, увы, своя специфика. То менты налетят, то пресловутые любера, а то и просто подойдет мужик, молча хвать с ящика пару пивных бутылок и неспешно уходит прочь. И как ни кричи: «А платить, гад?» – он даже не оборачивается.

Но все же за комнату с эркером с грехом пополам платить удавалось. (Спасибо бабе Вале, хозяйке, что в положение вошла. Снизила квартплату – в обмен на мытье посуды и прочие услуги по хозяйству.) Иногда удавалось обедать. И даже слегка откладывать. Только мерзла Ярослава у своего ящика чрезвычайно. Вроде и не Сибирь, а такие в этом городе на семи холмах ветра… Или то из метро, из вентиляционной шахты, дует?..

Так в итоге намерзлась, что под свое совершеннолетие, золотые восемнадцать, слегла. И пришлось праздник встречать в больнице.

Ярослава б сама в нее сроду не поехала, да баба Валя отправила. Забоялась, что постоялица все кашляет и кашляет – вдруг, времена теперь лихие, туберкулез?! И когда у жилички подскочила температура, вызвала «Скорую». А доктор с фельдшерицей – заботливые, блин! – в больничку и упекли – даже на то, что прописки нет, не посмотрели. С пневмонией, сказали, шутки плохи.

«Но вы не переживайте, девушка. В больницах у нас сейчас, конечно, небогато, но вас надолго не задержат. Недели три максимум».

Небогато?! Да Ярослава в этой больнице так отдыхала! Не нужно ни утром по магазинам мотаться, тяжеленные сумки таскать, ни ночью у метро мерзнуть. Своя кровать, с почти чистым бельем – спи сколько хочешь, и питание три раза в день, а в полдник кефир дают. Еще и соседки по палате, сплошь бабки, так и норовят подкормить – им-то, москвичкам, родственники постоянно всякие апельсины-разносолы таскают…

Ну, и главное. В больнице она наконец встретила ЕГО.

Его звали Димой, и лет он прожил побольше, чем она, целых двадцать два. И жил в Москве, и учился в медицинском институте, и проходил в их больнице практику по лечебному делу. И был самым лучшим человеком на всей планете! (Или, как теперь понимала Ярослава, ей просто сравнивать не с кем было? К ней-то, торговке, кто обычно клеился? Те же любера, да алкаши, да менты…) А у Димы такое чистое, с высоким лбом, одухотворенное лицо. Такие нежные и одновременно твердые руки. А голос, какой у него голос: «Ты моя Белоснежечка, ты моя звездочка…» Да Ярослава столько ласковых слов в жизни не слышала!

И, конечно, она отдала Диме все.

Впрочем, владела Ярослава немногим. Вручила студенту-медику свою любовь. И свою, как говаривала мама, девичью честь. Ах, эти освещенные синими лампами пустые операционные… Ах, эти больничные закутки… Как ей там было сладко! Настолько сладко, что она ничего (какой же дурой тогда была!) не просила взамен.

Вот и уходила из больницы через три, как и обещали врачи на «Скорой», недели – с вылеченной пневмонией и с разбитым сердцем. Потому что Дима у своей Звездочки даже телефона на прощанье не попросил. Просто холодно улыбнулся и сказал: «Ну, бывай, Ярослава. Мне с тобой было даже забавно…»

Ярослава тогда не поверила, что он этой фразой ее просто послал. И – где только гордость была! – стала насаждать ему. Караулила Диму под воротами больницы. Выклянчила у медсестер его телефон, звонила домой и дышала в трубку. Даже в медицинский институт к нему приезжала…

Работать стало некогда, и кашель опять вернулся, и баба Валя смотрела строго, и сбережения иссякали… А результат получился таким: утомленный Дима просто приказал ей отвалить . На все четыре стороны. А мудрая баба Валя, когда Ярослава рыдала в своей комнате с эркером, сказала, что она в таком исходе их романа и не сомневалась. И озабоченно поинтересовалась:

– Ты не беременная хоть?

– Нет, – поспешно буркнула Ярослава.

– А то смотри, – припугнула бабуля, – забрюхатишь – мигом прочь с квартиры пойдешь.

А Ярослава – менструаций у нее не было уже два месяца – безнадежно думала: «Может, попросить у Димочки, чтобы помог? Он ведь врач, у него связи…»

Но потом вспомнила любимый фильм, как Алентова у своего Рудика помощи просила, – и поняла: Дима опять ее просто выгонит. Скажет: «А я-то здесь при чем? Сама залетела – сама и крутись как знаешь».