– Да выдержит! – Старшенький отрок живо зажал монету в ладони. – Выносливая.

К Путивлю вышли засветло, успели-таки до вечерни. Высокие деревянные стены с угловатыми башнями, заснеженный, местами превращенный в ледяную горку вал, ворота, невдалече широкая река – Сейм.

– Ну, что дальше? – Иван обернулся к друзьям. – В город?

– В город, куда же еще-то? А уж там сообразим, что делать.

Соображать, впрочем, не пришлось: от городских ворот навстречу путникам уже неслись конники в коротких польских кафтанах, в блестящих шишаках, с саблями.

– Кто такие? – осадив коня, грозно поинтересовался какой-то усатый воин.

– Паломники мы, – разом поклонились все трое. – Монаси, нешто не видишь?

– Ах, монаси, – ухмыльнулся усач. – Тогда милости прошу. Эй, парни, – он махнул рукой. – Проводите.

Так они и вошли в Путивль – с эскортом вооруженных всадников, – что, наверное, смотрелось немного нелепо: всадники и монахи. Миновали ворота со сторожевыми башнями и оказались на широкой площади среди множества вооруженных людей – казаков, пищальников, польских гусар с чудными гусиными перьями на длинных железных полозьях. Гусар, впрочем, было мало.

– Прошу! – спешившись, усач гостеприимно кивнул на большую избу, из-за множества военных больше напоминавшую кордегардию.

– Ой, не нравится что-то мне такое гостеприимство, – наклонившись к Ивану, прошептал Митрий. – Как бы и здесь нас за других не приняли. Говорил – надо было переодеться.

– Ага, а одежку где взять? Украсть или кого ограбить?

– Эй, хватит пререкаться! – начальственно распорядился усатый. Кто-то из воинов назвал его на иноземный манер: «господин ротмистр». – Заходите, милости просим.

Парни поднялись на крыльцо. Часовой в блестящей кирасе услужливо распахнул дверь. Вошли… Низкая притолочина, просторная горница с изразцовой печью, в горнице, за столом и на лавках – воинские люди в коротких польских кафтанах, с пистолями, палашами, саблями.

– Вот, привел, – усатый ротмистр показал рукой на парней и, обернувшись, спросил: – Оружья какого при себе нет ли?

– Нет… Так, ножики – мясо порезать.

Ротмистр повернулся к своим:

– Обыщите их!

– Э, – запротестовал Иван. – Зачем же обыскивать? Хоть скажите, зачем? А то шли мы шли по своим делам, и нате вам – обыск!

– Обыск для того, что сам государь Дмитрий Иоаннович, возможно, на вас посмотреть захочет! – важно пояснил усач.

– Дмитрий Иоаннович?! – непроизвольно ахнул Иван. – Государь?

– Вот именно!

Дождавшись, пока воины тщательно обыскали прибывших, ротмистр приказал отвести их в небольшую комнатушку – чулан с ма-аленьким – в ладошку – оконцем и тяжелой дубовой дверью.

– Посидите покудова тут, – усмехнувшись, пояснил он и, обернувшись, громко приказал: – Кабакин, скачи на государев двор. Доложишь – поймали троих монахов. Тех самых, о ком писано…

– Что?! – дернулся было Иван.

Со стуком захлопнулась дверь.

…В Путивль явились три монаха, подосланные Годуновым.

Р. Г. Скрынников. Самозванцы в России в начале XVII века

Март 1605 г. Путивль

– Какие еще монахи? – Усатый ротмистр угрюмо посмотрел на вестового.

– Не могу знать, господин ротмистр! – вытянулся тот. – Сказано – известить.

– Ну, так извещай, что стоишь? – Усач раздраженно хватанул кулаком по столу, да так, что подпрыгнула яшмовая чернильница, а приведенный для разговора Иван (сам напросился) хмыкнул.

– Осмелюсь доложить, господин ротмистр, люди Дворжецкого поймали трех монасей, у коих нашли подметные грамоты – дескать, Дмитрий-царевич не царевич вовсе, а беглый монах Гришка Отрепьев!

Доложив, вестовой замолк, почтительно наклонив голову. Был он в широких казацких штанах-шароварах и в польском кунтуше, темно-зеленом, с желтой шнуровкою. С пояса свисала до самой земли увесистая турецкая сабля.

– Да-а, – задумчиво протянул ротмистр. – Значит, и Дворжецкий монахов словил? И тоже трех, – он сумрачно взглянул на Ивана. – Которые же из них лазутчики?

– Они, – юноша усмехнулся. – Которых поляк этот поймал… Дворжецкий.

Ротмистр нервно потеребил ус:

– Ага, так я тебе и поверил. Пытать вас троих велю, вот что! А ты что уши развесил? – усач накинулся на вестового. – Все доложил?

– Все.

– Тогда чего стоишь?

Еще раз вытянувшись, вестовой поклонился и вышел, плотно прикрыв за собой дверь губной избы, где с удобством расположился усатый ротмистр вместе с подчиненными ему воинскими людьми. На стене, прямо над головой ротмистра, висела подзорная труба, выкрашенная черной краской. Наверное, затем, чтобы следить, как выполняют распоряжения подчиненные.

– Хм, интересно, – покачал головой Иван. – Зачем тебе нас пытать, коли ты еще ничего не спрашивал? Может, мы и так тебе все расскажем, безо всяких пыток.

– Ага, – ротмистр недоверчиво хохотнул и махнул рукой. – Давай, рассказывай, коль не шутишь.

– Спрашивай, – улыбнулся пленник.

– Надо говорить: «Спрашивай, господин ротмистр», – наставительно поправил его усач. – У нас тут не шайка какая-нибудь, а истинного царевича Дмитрия войско! Это что? – Он показал юноше лежавшие на столе бумаги – обличающие самозванца грамоты, вытащенные из голенищ Ивановых сапог.

Насколько московский дворянин помнил, грамоты были написаны по-польски и – немного – по-латыни. Латыни ротмистр наверняка не ведал, а вот польский вполне мог знать, да и так мог позвать кого-нибудь прочитать – в войске самозванца хватало поляков.

– Это – важные бумаги, врученные мне самим царевичем Дмитрием, – приосанившись, важно молвил Иван. – Посмотри, там, внизу – его подпись на латинице – «ин ператор Демеустри», что значит – «царевич Димитрий». Мало того, господин ротмистр, что ты схватил преданных царевичу людей – нас, – так еще и посадил под арест, мало того – намеревался пытать! Хорошо хоть меня решил выслушать – иначе б дорого тебе это все обошлось!

– Болтай, болтай… да знай меру.

Было хорошо видно, что слова пленника заставили ротмистра задуматься, на что и рассчитывал Иван. Плохо, когда рубят с плеча, а вот когда начинают думать, тут же появляются и всякого рода сомнения.

– Не веришь мне, поинтересуйся у самого царевича! – нагло заявил пленник. – Можешь даже нас к нему отвести, только не забудь развязать руки: Дмитрий Иоаннович терпеть не может, когда вяжут его верных слуг! Живо разжалует из ротмистров в простые пищальники. Впрочем, может быть, и не разжалует – зла-то ты нам не причинил, по крайней мере пока. А что посадил под замок – так то от неусыпного бдения, качества весьма похвального на воинской службе.