Однако и здесь дон Августин де Пена славился своими богатствами далеко за пределами своих владений, и его дочь донья Розария, или Розарита, как ласково называл ее отец, считалась самой богатой наследницей в крае. Немудрено, что она сделалось мечтой многих честолюбцев, не только из-за своей действительно редкостной красоты. Но будь она даже самой бедной девушкой, вокруг нее все равно всегда теснилось бы множество поклонников.

В отдаленных мексиканских провинциях андалузский тип уже значительно переродился, но Розарита сохранила его во всей чистоте, и, кроме того, в ней счастливо сочеталась удивительная испанская красота с замечательной свежестью лица, свойственной по преимуществу уроженкам севера. Розовые щечки дочери дона Августина придавали еще более блеска ее глазам и черным, как вороново крыло, волосам.

Тропическое солнце ничуть не попортило удивительной белизны ее кожи. Одним словом, все в ее очаровательной особе — ручки, ножки, талия и походка — дышало особой прелестью, охарактеризованной испанской поговоркой: «Derama sol у perdoua vidas»[30].

В испанском языке нет ничего выше этой похвалы. Розарита цвела в мексиканских степях, подобно цветку кактуса, который, по преданию, распускается лишь ночью, так что ни одно человеческое существо не может насладиться его красотой и упиться нежным ароматом.

Расстилающаяся вокруг гасиенды необозримая прерия имеет не везде одинаковый вид, поскольку обработана только с одной стороны, примыкающей к фасаду дома. Здесь все свидетельствовало о труде человека: обширные поля маиса и плантация олив уходят за горизонт. Позади же гасиенды, в двух сотнях шагов от ограды, обработанная земля кончается, и примерно через четверть мили от границы полей высится девственный лес, полный таинственного сумрака. Возделанная часть земли дона Августина орошается довольно полноводным потоком. Во время засухи он струится медленно, с легким шумом смывая устилающие дно камни, в период же дождей он переполняется водой и стремительно мчится вперед, увлекая в своем течении громадные камни, разливаясь иногда и с каждым годом все сильнее размывая берега.

Можно с уверенностью сказать, что ни один арабский шейх, ни один древний патриарх не владел такими громадными стадами, какие паслись на пастбищах дона Августина.

За час до заката солнца к гасиенде подъезжали два всадника: один верхом, другой на муле. То и другое животное отличались удивительной красотой, в чем могли соперничать друг с другом: лошадь со своей лебединой шеей, широкой грудью и горделивой поступью ничем не уступала в красоте шагавшему рядом с ней мулу с удивительно тонкими ногами и блестящим крупом.

Один из всадников был владелец гасиенды; его костюм состоял из широкополой соломенной шляпы, белой рубашки тонкого батиста и бархатных панталон, застегнутых на боках золотыми пуговицами. Ехавший на муле, был капеллан гасиенды в одеянии французского монаха: синяя ряса, опоясанная шелковыми поясом и высоко подобранная в сапоги с блестящими шпорами; на голове красовалась серая фетровая шляпа, ухарски сдвинутая набекрень, что придавало ему скорей военный, чем монашеский вид.

Владелец гасиенды с гордостью осматривал окружавшие его со всех сторон обширные владения, которые, по его мнению, вполне, впрочем, справедливому, были для него несравненно важнее слитков золота, спрятанных в его сундуках. Что же касается монаха, то он, по-видимому, был погружен в глубокие размышления, мешавшие ему замечать окружающую его роскошь.

— Клянусь святым Юлианом, покровителем путешествующих, — говорил дон Августин, — я уже начал опасаться, святой отец, что вас вместе с мулом растерзал по Дороге какой-нибудь тигр, так как вы отсутствовали более суток!

— Человек предполагает, а Бог располагает! — возразил монах. — Я и сам рассчитывал пробыть в отсутствии всего несколько часов, которых мне вполне хватило бы для Предания земле несчастного растерзанного быком Хуакина, но когда погребение уже было кончено, и я собирался двинуться в обратный путь, ко мне подлетел молодой человек с искаженным от волнения лицом, он умолял меня отправиться с ним, чтобы выслушать последнюю исповедь его умирающей матери. Напрасно я ссылался на разные неотложные дела, я вынужден был наконец уступить его настойчивым просьбам, вследствие чего мне пришлось сделать десять лишних миль. Как вы полагаете, кто оказался этим молодым человеком?

— Откуда мне знать! — пожал плечами дон Августин.

— Тибурсио, приемный сын погибшего гамбузино Арельяно!

— Так его мать умерла? Бедный молодой человек, мне от души жаль его; я никогда не забуду, что без его помощи мы все, пожалуй, умерли бы от жажды два года тому назад. Надеюсь, вы догадались ему сказать, что, во всяком случае, если он очутится без средств, я всегда буду рад видеть его у себя?

— Нет, не сказал, потому что этот безумец питает безнадежную страсть к вашей дочери!

— Что ж из того, раз она не любит его, — возразил дон Августин, — а если бы она даже полюбила его, и то я ничего не имею против, так как достаточно богат, чтобы не искать себе состоятельного зятя. По своим нравственным и физическим качествам Тибурсио вполне удовлетворяет моим требованиям. Я всегда мечтал иметь зятем человека умного и храброго, способного защитить свои владения от нападения индейцев, а Тибурсио именно таков. Впрочем, в настоящее время для Розариты открываются более перспективные планы на будущее!

— Пожалуй, вы правы в отношении Тибурсио. Обстоятельства складываются для него так, что впоследствии он может сделаться для вас еще более желанным зятем, чем вы теперь предполагаете. Из того, что я слышал и понял…

— Слишком поздно; я уже дал слово и не возьму его назад!

— Между тем я намеревался серьезно поговорить с вами о судьбе Тибурсио и, во всяком случае, уверен, вам будет интересно меня выслушать!

При этих словах всадники миновали ограду, подъехали к крыльцу, которое вело в просторный сагуан[31], а оттуда в гостиную — обширную комнату, в которой было довольно прохладно благодаря устроенному нарочно сквознячку, что вообще в обычае в жарких странах. Тонкие китайские циновки, удивительно оригинальной работы, покрывали пол, выложенный известковыми плитками, такие же циновки висели на окнах, вместо штор.

Выбеленные известью стены были увешаны дорогими гравюрами в золоченых рамах; поставленные там и сям кожаные бутаки[32], маленькие столики, несколько стульев и диван из индейского тростника англо-американской выделки составляли убранство залы.

На особом столе из красного дерева стояли кувшины с холодной водой; на большом серебряном блюде были разложены куски арбуза, сок которого выступал на поверхность в виде сахаристых росинок. Около него виднелись так называемые pitaltas, плоды особой породы кактуса темно-красного цвета, которым они соперничали с разложенными рядом с ними гранатами. Тут же лежали в изобилии апельсины, лимоны и другие фрукты, предназначенные для утоления жажды; все свидетельствовало о гостеприимстве хозяина гасиенды.