У Лени отнялся язык. Нет, не так. Просто мысли, слова, желание рассказать Джону о своих чувствах подвели ее, как хромая нога. И тут же она ясно, как при вспышке молнии, увидела, что своей беспомощностью перед ним обязана отчасти отсутствию опыта. Именно так — просто она не привыкла открыто говорить о своих чувствах. Даже с мужем, который плохо ее знал, и которому, что самое ужасное, не было до нее дела.

Фланнери завел ее в чужую страну, на языке которой она знала слов десять, чего едва-едва хватало, чтобы разбирать уличные знаки. Все вокруг было такое чужое, и от этого становилось страшно и весело в равной степени. Между ними ничего еще даже не произошло, но все же…

— Ты что-нибудь скажешь?

Голос у него был тихий и неуверенный, осторожный. Теперь все зависело от Лени. Оба это знали. Он свою правду сказал, настала ее очередь. Она знала, что любые слова, которые она произнесет сейчас, будут восприняты как правда. Она могла соврать, сочинить ложь размером с луну, и он все равно поверил бы ей, настолько серьезный момент переживали они сейчас вместе.

За несколько дней до этого Джон упомянул одну цитату, которую очень любил. Лени услышала ее впервые и тоже полюбила. «Раскрой объятия, если ты хочешь, чтобы тебя обняли».[13]

Пусть сейчас у нее нет слов, зато есть руки. Ими она и ответила на его вопрос. И когда она вдруг поняла, что делать, ее лицо впервые за все время разговора приняло спокойное выражение. Подняв руки со стола, она начала медленно разводить их в стороны, словно хотела показать ему, какой величины рыбу поймала. Постепенно расстояние между ее ладонями стало больше, чем любая рыба, а ее руки продолжали раздвигаться в стороны, насколько могли. Она раскрывала объятия, потому что хотела, чтобы ее обняли.

Фланнери сразу понял смысл ее жеста и, улыбаясь, энергично затряс головой. Увидев это, увидев, что он проник в суть ее пантомимы, Лени не могла больше устоять перед этим человеком. Будь что будет. Если в конце концов он сделает ей больно, что ж, так тому и быть. Она, как и он, стремилась накопить яркие, восхитительные воспоминания. И единственное, чего она никогда не испытывала…

Странное выражение возникло вдруг на ее лице. Фланнери заметил это и уже хотел было спросить, в чем дело, но удержался. Он понял, что наступил критический момент.

Лени поднесла ладонь к лицу и прикрыла ею рот. Ее первой мыслью было: «Я никогда не испытывала большой любви». Но едва это предложение, это понимание мелькнуло у нее в мозгу, как два совершенно иных слова выскочили перед ним и заняли место других двух слов: «настоящее доверие» сменило «настоящую любовь». Содрогнувшись, она поняла, что никогда не испытывала настоящего доверия. Это открытие оказалось для нее поучительным и страшным. Лени Саломон вдруг открыла, что никогда в жизни не только никого не любила, но и никому не доверяла по-настоящему.

Если она и доверяла кому-то, то всегда с оговорками, не важно, были то ее родители, ее муж или даже лучшие подруги Флора и Изабелла.

Она доверяла своей работе, но только потому, что доверяла ее точности и своему умению. Но людям, хотя бы одному-единственному человеку? Испытывала ли она стопроцентное доверие хотя бы к одному-единственному человеку? Нет. Не отнимая ладони ото рта, она сидела, глядя на Фланнери, но не видя его. Ее глаза наполнились слезами, и она заплакала.

Странная была картина: красивая молодая женщина сидит, зажав ладонью рот, в глазах скорее испуг, чем печаль, а по щекам льются слезы. Мужчина средних лет, сидящий возле нее, это видит, но ничего не делает. Не протягивает руку, чтобы дотронуться до нее, не заговаривает, не пытается ее успокоить. Но и не встает, чтобы уйти, как если бы они ссорились. Огромный датский дог спит на полу у ног мужчины, безразличный к происходящему. Случись вам наблюдать за этой парой со стороны, вы бы наверняка спросили себя: что, черт возьми, там стряслось? Что между ними происходит?

Но картинка, которую они составляют, настолько загадочна, что вы продолжаете смотреть на них. Наконец взгляд мужчины скользит к вам. Вы смущенно отводите глаза, но недостаточно быстро: в какую-то долю секунды ваши взгляды пересекаются. То ли его глаза, то ли лицо или поведение, то ли еще что-то, не поддающееся словесному описанию, пугает вас до полусмерти. Ощущение страха настолько сильное, что вы неловко встаете, бросаете на столик деньги — слишком много за бокал вина — и, не оглядываясь, торопитесь прочь. А случись вам оглянуться, вы встревожились бы еще больше, потому что незнакомец по-прежнему не отрывает от вас глаз, теперь уже от вашей спины. Впечатление такое, будто он запоминает, как вы выглядите, записывает номер вашего автомобиля на будущее, когда ваши пути снова пересекутся, на этот раз уже не случайно.

* * *

Несколько недель спустя, после странного ланча с подругами, Лени остановилась посреди тротуара и, побегав пальцами по клавишам сотового, набрала номер Джона. Улыбаясь, она закрыла глаза и подумала о том, где он может сейчас быть. Представила его дома, в его квартирке из двух маленьких, но очаровательных комнат, в доме на солнечной стороне улицы, во Втором районе, возле парка Аугартен. Один друг, на год уехавший в США работать по контракту, пустил его туда пожить. У Фланнери оказалось очень много друзей. Он всегда отзывался о них с большой симпатией, и, судя по тому, что жил он в квартире бесплатно, это чувство было взаимным. Она представила, как он, стоя посреди залитой солнцем гостиной, опускает руку в карман за голубым телефоном, который она подарила ему то ли в шутку, то ли всерьез.

Или он может быть сейчас в парке, с Любой, сидит на зеленой деревянной скамейке где-нибудь в зоне для выгула собак и читает газету, а пес лежит у его ног, удовлетворенно наблюдая суету вокруг. Лени любила ходить с ними в парк и наблюдать, как встречные — и животные, и люди — реагируют на Джонова гиганта.

— Алло?

Простой звук его голоса мгновенно успокоил ее, закрыв все хлопающие от сквозняка двери ее сознания. Он был именно там, где она хотела чтобы он был.

— Джон, это я, Лени.

— Привет, Босс.

Каждый раз, когда они разговаривали, он находил для нее новое имя, новое прозвище: Босс, Конфетка, Приятель. Список все рос и рос. Никто и никогда не обращался к ней так, как он. И от этих прозвищ она всегда улыбалась, потому что они были в его манере.

— Где ты?

Он ответил без промедления:

— У тебя на языке. В твоей ладони.

Ответ был настолько неожиданным и личным, что она чуть в обморок не упала.

— Джон, мы можем сегодня увидеться?

Теперь его голос изменился. Когда она услышала его вновь, он стал озабоченным, а не дразнящим.

— Разумеется. Что стряслось? Что-нибудь не так, Лени?

— Нет, нет. Да. Я не знаю. Просто мне нужно тебя увидеть.

И она вдруг чуть не заплакала. Почему?