— Я никогда не принуждаю женщин. — Он склонил голову набок и поцеловал ее руку очень нежно. — Особенно — к таким решениям.

— Да уж… — Она усмехнулась. — То ремесло, что вы мне предлагаете, весьма опасно, не так ли? В военное время за него и на виселицу попасть можно…

— В Крыму война закончена.

— Это сегодня. А завтра?

— Душа моя, твоя жизнь мне дорога необычайно! — с неподдельным чувством произнес Потемкин. — Потому с тобой поедут проверенные люди. Во владениях крымского xaнa у нас есть немало друзей. Они будут тебе помогать. Бог владеет смелым, и твоя смелая душа — в его руках. Через месяц ты вернешься. Мы отправимся в Санкт-Петербург, к царице…

Глафира была старше своей барыни на десять лет. Когда-то ей, дворовой девчонке, поручили нянчить полуторагодовалую Настю, первенца в семье надворного советника Петра Алексеевича Вершинина и его молодой, уже вторично беременной жены Натальи Константиновны, урожденной Ростовцевой. Вскоре у Вершининых появился сын, и все внимание родителей было отдано наследнику, а Настя росла как-то сама по себе.

В шесть лет ей наняли гувернантку, мадмуазель Мари Луизу Карпантье. Она называла себя учительницей, но в действительности получила весьма скромное образование и во Франции работала в белошвейной мастерской. Контакта с воспитанницей она не искала и, в основном, интересовалась противоположным полом. Потому Настя довольно много времени, особенно по вечерам, проводила с Глафирой. Горничная от своей бабки, деревенской знахарки и колдуньи, знала много русских сказок и охотно рассказывала их маленькой барышне.

Потом Глафиру выдали замуж зa кучера Досифея. Потом Наталья Константиновна умерла, жестоко простудившись на святочных гуляньях. Потом Настю и отданных ей навсегда Глафиру, Досифея и их сына Николая взяла к себе старшая сестра Натальи — Ксения Константиновна…

— Ой, не губите свою молодую жизню! Ой, да что вы задумали, матушка вы наша Анастасия Петровна! — голосила Глафира, обливаясь слезами.

Она стояла перед Анастасией на коленях и ломала руки.

— Перестань, Глафира! — пыталась успокоить горничную Анастасия, но та ее не слушала.

— Да рази можно такое с собой сотворити? Да где ж это видано, чтоб к нехристям, к басурманам — и прямо в самую ихнюю пасть! Да на кого ж вы нас покидаете?!

— Ты что, ополоумела? Ты едешь со мной!

— С вами? — Глафира перестала всхлипывать.

— Да.

— А Досифей? А Николай?

— Они едут тоже.

— Так бы сразу и сказали. — Глафира высморкалась в угол фартука и вытерла слезы со щек. — А то Крым, Крым… Сейчас поеду в Крым…

Как ни храбрилась Анастасия, убеждая себя, что Светлейший никогда не обманет ее, что он и его люди все сделают правильно, на сердце у нее теперь было неспокойно. После ужина она хотела почитать новый французский роман, но никак не могла сосредоточиться и уследить за перипетиями сюжета. Тут в дверь тихонько постучали. Это была Глафира. Она принесла колоду карт, особых, гадательных, в которые никогда не играли.

— Не спится мне нынче, Анастасия Петровна. Карты прямо в руки просятся.

— Ладно. Давай погадаем. — Анастасия положила книгу под подушку и села к туалетному столику, где горничная уже раскладывала карты на шесть стопок. Затем Глафира истово перекрестилась на икону в углу, поклонилась ей в пояс три раза и начала говорить заклинание:

— Тридцать шесть карт, сестры и братья, кумы и кумовья, сваты и сватьи, дяди и тетки, отцы и матери, дочери и падчерицы, сыновья и пасынки, свекры и свекрови, тести и тещи, зятья и свояки, золовки и невестки, все вы черные, все вы красные, все вы белые, скажите мне сущую правду: что сейчас есть, что завтра будет и на чем сердце успокоится… Скажите, не утаивайте, по всей справедливости, как говорили вы дочерям Иродовым да во брачном их пиру, во почетном столу. А буде не скажете вы сущей правды, то моей беды не взыщите, ино вам не жить более на белом свете, а размечу я вас по чистому полю, по зеленым дубравам, по крутым берегам, по синим морям… А буде скажете вы сущую правду, ино будет вам житье привольное да раздольное. Заговариваю вас я, раба Божья Глафира, на выведывание своей думы, на опознание дел чужих. А слово-то мое крепко!..

Пригрозив таким образом тузам, королям, дамам и валетам, напечатанным на плотной атласной бумаге в городе Берлине, Глафира взялась за дело. Ловкими пальцами начала она разбрасывать их на столе, примечая, что, где и когда ляжет. Но карты горничную не послушали и стали рассказывать о будущем как-то невнятно, выходили дальняя дорога, казенный дом, валеты в услужении, дама пик в авантаже и на сердце — бубновый король.

— Давай дальше, — сказала Анастасия.

Теперь Глафира разделила колоду на две равные части и выхватила самую нижнюю карту из одной. Это была дама пик. Горничная удивилась, сплюнула три раза через левое плечо, собрала карты вместе, энергично перетасовала, отсчитала сверху шестую и с торжествующим видом открыла ее. Снова дама пик, жгучая брюнетка и роковая красавица в сине-желтых одеждах и с красным цветком в руке, улыбалась им.

— Наваждение какое! — пробормотала Глафира, засовывая карту с женским профилем и черными сердцами в середину колоды и быстро тасуя ее.

На сей раз горничная разложила карты веером по шесть штук в каждой группе «рубашками» вверх, сделала пассы руками над ними, перекрестилась, потом взяла карту из одной раскладки, лежавшей в середине стола, и отдала ее Анастасии.

— Интересно, кто это может быть… — Анастасия держала в руках карту, которая, конечно же, опять оказалась дамой пик, и пристально рассматривала ее, словно надеялась увидеть настоящее лицо на условном рисунке.

— Что-то врут они сегодня… — Глафира вернула карту в колоду и в смущении перетасовала ее. — Видать, домовой балует и карты нам назло путает. Устали они от работы. Лучше гадать будем на зеркале, на воде с воском…

Хитрая баба была Глафира. Прежде всего она хотела успокоить Анастасию Петровну, которая, по ее разумению, за три недели херсонской жизни совсем извелась. Тайком Глафира уже раскладывала карты и гадала на Светлейшего князя Потемкина. По всему выходило, что он есть воплощение Сатаны. Сначала влюбил в себя ее барыню, голубку безгрешную, а ныне и вовсе в какое-то небывалое дело впутать хочет. Надо ведь такое придумать: ехать в Крым, когда всякому известно, что живут там злые крымские татары, которые русских продают в рабство туркам и никаких законов не ведают.

Ничего предосудительного в поведении самой барыни, ездившей иногда ночевать в губернаторский дворец, горничная не видела. Анастасия Петровна была вдова и потому — сама себе хозяйка. Ее жизнь протекала на глазах у Глафиры, и все, что Аржанова делала, Глафира по большому счету одобряла, хотя имела свою версию событий, случившихся после 9 июня 1774 года.

Хорошо, например, было то, что траур по мужу барыня держала не год, как подполковник ей наказал, а целых два. Безвыездно жила в Аржановке два года и носила черный вдовий платок. Занятие знала одно — хозяйство. Зато здорово к ногтю прижала жабу эту Епифанию, экономку, и жука навозного Дормидонта, деревенского старосту. Не давала им воровать и скоро все мужние долги заплатила. В доме сделала капитальный ремонт, за домом заложила новый хозяйственный двор — с ригой, житницами и поместительными сараями.