— Мне это нравится, — сказала Ясмин, — мы сотрясем мир.

— Мы сотрясем не только мир, — сказал я, — мы сотрясем всех королей Европы. Но сперва мы должны сотрясти Уорсли.

— Рядом с ним не должно быть посторонних.

— Никаких проблем, — отмахнулся я. — Он ежедневно один в своей лаборатории от полшестого до полседьмого. Потом он идет домой ужинать.

— А как я ему его скормлю? — спросила Ясмин. — Порошок этот.

— В конфете, — ответил я. — В маленькой шоколадной конфете. Она непременно должна быть маленькой, чтобы он закинул ее в рот, не откусывая.

— Ну и где мы сейчас возьмем эту конфету? — спросила Ясмин. — Ты забыл, что война едва закончилась.

— В том-то весь и смысл, — сказал я. — Уорсли небось и не пробовал толком шоколадных конфет с четырнадцатого года.

— А у тебя есть эти конфеты?

— В этом мире, — сказал я, — деньги могут купить все, что угодно.

Я открыл ящик стола и достал оттуда коробку трюфелей. Все они были одинаковые, все были размером с кончик указательного пальца. Их привезли мне из Лондона с Оксфорд-стрит от лучших мастеров шоколадных дел. Я взял одну из конфет и сделал в ней булавкой неглубокое отверстие. Затем чуть расширил его. Затем головкой той же самой булавки я отмерил дозу порошка и осторожно высыпал его в отверстие. Отмерил вторую дозу и тоже высыпал в отверстие.

— Эй! — крикнула Ясмин. — Это же две дозы!

— Я знаю. Я хочу абсолютной уверенности, что мистер Уорсли выдаст все, что надо.

— Так он же от этого совсем сдуреет.

— Как сдуреет, так и оправится.

— А как насчет меня?

— Думаю, ты сможешь о себе позаботиться. — Я чуть сжал мягкую конфету, чтобы заклеить отверстие, и воткнул в нее для памяти спичку. — Я даю тебе две конфеты, — сказал я. — Одну для тебя, одну для него. В ту, что для него, воткнута спичка.

Я положил конфеты в бумажный мешочек и передал их Ясмин.

Затем мы подробно обсудили план предстоящей битвы.

— А он зверствовать не начнет? — спросила Ясмин.

— Разве что самую малость.

— А где я возьму эту самую штуку, о которой ты говорил?

Я достал упомянутую штуку. Ясмин осмотрела ее на предмет состояния и спрятала в сумочку.

— Ну как, теперь все?

— Да, — кивнула Ясмин.

— Не забывай, что это к тому же будет генеральная репетиция всех прочих заходов, которые последуют. Так что учись — и учись быстрее.

— Жаль, что я не знаю дзюдо, — вздохнула Ясмин.

— Ничего, все будет в порядке.

Я отвез ее назад в Гертон и довел до дверей общежития.

Перейдем теперь к половине шестого следующего дня. Я устроился в лаборатории Уорсли вполне удобно: лежа на полу за шеренгой деревянных канцелярских шкафов. Я провел большую часть дня то входя в лабораторию, словно между прочим, то выходя из нее, а при этом изучал театр военных действий и постепенно отодвигал шкафы дюймов на двадцать от стенки, чтобы можно было за ними втиснуться. Кроме того, я оставил между двумя шкафами широкую щель, сквозь которую было видно всю лабораторию. А. Р. Уорсли всегда работал в дальнем конце лаборатории, футах в двадцати от места, где я сейчас расположился. Там он был и сейчас. Он что-то делал со штативом пробирок, пипеткой и какой-то синей жидкостью. Сегодня, как и обычно, на нем был белый халат. Он был без пиджака, в серых фланелевых брюках. Послышался стук в дверь.

— Зайдите! — крикнул он, не поднимая головы.

Вошла Ясмин.

Я не предупредил ее, что буду наблюдать, да и с какой бы стати? Во время битвы генерал обязан присматривать за своими войсками. В легком ситцевом платье, туго облегавшем ее формы, девушка смотрелась потрясающе; вместе с ней в комнату влетела эта трудноопределимая аура похоти и разврата, витавшая вокруг нее, где бы она ни находилась.

— Мистер Уорсли?

— Да, это я, — сказал Уорсли, все еще не поднимая головы. — Что вам угодно?

— Простите, пожалуйста, мистер Уорсли, что я так к вам врываюсь, — заговорила Ясмин. — Я ведь даже не химик, я изучаю биологию. Но тут я наткнулась на одну задачу, скорее химическую, чем биологическую. Я ко всем подходила с расспросами, но никто не дал четкого ответа. Все отсылали меня к вам.

— Отсылали, говорите, — пробормотал Уорсли довольным голосом и продолжил разливать синюю жидкость из мензурки по пробиркам. — Позвольте, — добавил он, — я только это закончу.

Ясмин спокойно ждала, цепким глазом оценивая свою жертву.

— Ну а теперь, — сказал Уорсли, отложив пипетку и впервые повернувшись, — что там у…

Он споткнулся на середине фразы, его челюсть отпала, а глаза сделались круглыми и большими, как полукроновые монеты. Затем из-под его проникотиненных усов показался кончик языка и скользнул по губам. Человеку, годами не видевшему женщин, кроме гертонских девиц и своей страхолюдной сестры, Ясмин должна была казаться чудесным видением, духом, парящим над водами. Однако Уорсли быстро оправился.

— Вы хотели что-то спросить, моя милая?

Ясмин заготовила вопрос совершенно великолепно. Я не помню точно, как он звучал, но там тесно переплетались химия (его предмет) и биология (ее предмет), и для разрешения задачи требовалось глубокое знание химии. Она специально все так запутала, что на ответ должно было потребоваться не менее девяти минут, а скорее всего, и больше.

— Интересный вопрос, — сказал Уорсли. — Как бы так лучше на него ответить…

Он подошел к длинной доске, висевшей на стене лаборатории, и взялся за мел.

— Хотите конфету? — спросила Ясмин.

У нее в руке был бумажный мешочек, и, когда Уорсли повернулся, она закинула одну из конфет себе в рот, а мешочек со второй протянула ему.

— Боже, — воскликнул Уорсли, — какое редкое наслаждение!

— Очень вкусно, — сказала Ясмин. — Да вы берите, берите.

А. Р. Уорсли взял конфету, пососал ее, покатал во рту, а потом разжевал и проглотил.

— Просто сказка, — сказал он. — Большое спасибо.

Я засек по часам тот момент, когда он проглотил конфету, и увидел, что Ясмин тайком тоже засекла. А. Р. Уорсли стоял у доски и о чем-то там распространялся, вырисовывая попутно мелом сложные химические формулы. Я пропускал все это мимо ушей, я считал проходящие минуты. То же самое делала и Ясмин, она почти не отрывала глаз от своих наручных часов.

Прошло семь минут… восемь минут…

Восемь минут пятьдесят секунд…

Девять минут! И точно в этот момент рука, писавшая мелом по доске, неожиданно замерла. А. Р. Уорсли окаменел.