Летит Матерь-Сва и зрит… Война разыгралася, полымем взялась проклятая по русской земле. И вот, в тех домах, где любят и ждут воина — чудо вершится! Над домом сияние Любви горит от заката до рассвета, тонкие серебряные нити из крыш исходят и утекают за тыщи верст в окоп к Ладе… И он окружен огнем сим обережным: пуля его не берет, мужеством полон, любовью сыт и согрет, заговорен от смерти, молитвами защищен, тоскою томим о доме и ненавистью к врагам, посягнувшим на очаг, отнявшим радость видеть любимую и деток своих, землю пахать не дозволяющий и семя класть, мир порушивший — враг!

И струятся те нити в небесах пред взором Любомудры из Сибири дальней и от Волги, от Дона и Северной Двины, от Урала каменного, от степных хуторов и станиц… Пучками свиваются от городов русских и реками великими-небесными Млечными текут и текут к бдящим врага воинам, к спящим в сырых окопах и блиндажах. И радостен сон избранных, коих любит женщина, бессмертен муж сей в огне любом, дерзость свою и отвагу в бою не таит, на судьбу и везение спасение свое относит…

Но ежели злой человек подкатится к дому его, если чарами ублазнит, совратит на грех телесный жену его, любовь его гибнет сразу же без серебряной связи и защиты. Тоскою сердце враз возьмется, день и час смертный чует, а ничего поделать не в силах… Сам виновен… не разглядел изменщицы, не любовь, знать, была, а обыденность, раз пляска чертячья смогла увлечь любушку и совратить.

ВИДИТ Матерь-Сва и обрывы этих нитей и горестный путь мужей этих знает, и слову этому тайну ведает, проклятому в веках — Обрыв… Вся жизнь соткана из нитей, вервей древних. Вервь-вера… нити дождя целебного, оплодотворяющего землю, нити Солнца, лучей его теплых, нити волос женских-волшебных, нити трав, нити голосов певчих в храмах и птиц лесных… Помнит Матерь-Сва племя могучее древнее — Обры! Гордыня обуяла их в войнах и победах, разум светлый потеряли, жестокостью и кровью пресытились до того; что глумиться стали над дулебами и русичами, не почитали ни старца, ни дитя и не щадили никого… Когда же они дошли до последней грани в звериной похоти и стали землю вспахивать, запрягая не волов, а женщин и дев, до смерти умучивая их на святом деле и поле святом хлеб взращивая, боги предали обров всех до единого смерти лютой, семя извели напрочь рода сего и во память людям оставили само название их страшное — 06ры-в… Смерть. Обрыв верви жизни… Обрыв Веры сотворили обры — и поруганы вовек. Даже памяти нет о них и потомства… Обрыв нитей серебряных от очага дома — страшное наказание; зрит Матерь-Сва и их… смертный обрыв веры…

Но утешается тем, что очень редки они, мало домов на Руси без сияния в час страшного испытания. Благостно видеть это Любомудре, крепь Любви сильна и рода продолжение будет. Победа грядет, ибо женские души России создают такое небесное сияние и защиту фронтам, такую силу вливают ладам своим, что Тьма утекает от огня душевного, русского… Благовест Любви корчит звериное царство, явившееся с мечом и железом на землю святую… Иные силы поднялись на подмогу, сама природа готовит западни; тряси непролазные, морозы лютые, болезни душевные и тоску смертную врагам — безысходность, малость свою и бессилие пред пространствами и ратями воинов земли загадочной сей.

Тонким слухом своим постигает Любомудра вековой благовест колоколов на церквах бесчисленных Руси… Храмы порушены, огни в них потушены, сняты и переплавлены колокола в бюсты новых кровавых кумиров, но голоса их остались на земле, напиталось небо звуками за века, вся Земля окружена хоралом голосов их, силой плача божественного, гармонией целящей. Гудят колокола победу, исходят их стоны из дебрей лесов, из шума вод, от гор крутых текут эхом могучим… И-и… Чудо! Слышит Матерь-Сва их лаже из памятников вождям-нехристям с площадей».. Гудит бронза вся перезвоном русским, глумится над Тьмой, отлившей образины смертных инородцев из бессмертной Веры, из двойного солнца Руси — КОЛО-КОЛО… Тьфу! Тьфу! Тьфу! На их образины…

Меж тем зрит Матерь-Сва беду страшную, наказание Божье тем, неизбранным Любовью, потерявшим Веру, как Гибнут люди эти тыщами без покаяния и креста, молящиеся идолам чужим на площадях утвержденным, кровью невинной облитым, зверствами и мучениями покорившим Русскую землю, обманом лукавым рая земного. Жалко ей ослепленных, страшно…, Вроде и люди и нелюди, русские и нерусские духом… нищее счастье свое возомнившие миру всему несть на штыках… Потеря разума… Но звонят колокола, и доходит гул их до сердец обров новоявленных, и муками терзает их, и прозрением.

Летит Матерь-Сва и зрит всю Россию единым Храмом, куда собрались святые и падшие, калики духа влачат на паперти его жалкую долю, милостыню просят, изъязвлены, в лохмотьях, а на лохмотьях тех кровь братская-неотмывная, отца и сына, шишаками на головах шлемы ушастые со звездами сатанинскими, глаза калик безумны и радостны оттого, что много их — тьма их — изуверившихся в Прошлом, истуканам новым молящихся. Но в храме самом, у алтаря святого — воины-Святогоры крепкие, мудрые и сильные… Орут на них с паперти, скверной обливают, тянут в свой общий рай, крест с России норовят снять — лезут в небеса и рушатся, бьются насмерть, не в силах достать креста на куполе Неба, не в силах гула колоколов загасить. Обманутые, обворованные пришлыми чертями в кожаных тужурках, с вонью серы из пастей, с копытами и бородами козлиными — стоящие на площадях памятниками, зовущие народ к новым смертям и лиху… Бесы!

Летит Матерь-Сва по Храму бескрайнему, свечи лесов стоят, иконы святые куда ни взгляни, монастырей столь и церквей настроено за века — рук и взрывчатки у козлищ не хватает все разорить, и зрит Любомудра под Москвой самый главный монастырь — Троице-Сергиев. Текут к нему со всех сторон колонны людские за благословением и Словом перед боем ратным, столько народу сошлось, что врата не вмещают. И зрит она, как проломили отцы святые монастырскую стену и хлынул туда лоток людской, и все получили благословение на битву и губами коснулись к ракии Преподобного Сергия, силу испив и исцеление на весь свой век. Круглые сутки служба идет, молятся люди… ворог под Москвой… окрепляются духом и утекает через пролом поток сильный, уступая место новым тысячам паломников, дивно оборачивающихся тут русичами.

Летит Матерь-Сва от океана до океана, от моря до моря, озирая Любомудростью своею — Россию… Храм Живой.

Егор лежал на спине и неотрывно глядел из пшеничного поля на свободный лебединый полет облаков. Солнце клонилось к закату, стук топоров в лесу то затихал, то начинался вновь, доплывали крики и хохот немцев, безнаказанно хозяйничавших на его земле. Видимо, саперы заготовляли лес для блиндажей. Егор нисколько не боялся их — пришла удивительная умиротворенность, тело разомлело в отдыхе, он лениво жевал спелые зерна пшеницы и завороженно смотрел на изменяющиеся скирды облаков, собирающихся к востоку в грозу. Небо там было уже иссиня- темным, лучились первые далекие молнии, едва слышно погромыхивал то ли гром, то ли далекие взрывы войны. Нива одуряюще пахла соломой и хлебом, легкий ветерок приправлял этот сытый дух смолистой хвоей от леса, совсем не верилось, что где-то льется кровь и бушует смерть. Егора томила какая-то неясная тоска, светлая печаль. Образ Арины не уходил, а все усиливался, притягивал думы головокружительным обаянием. Егор так измучил себя этими воспоминаниями о ней, что вдруг ясно увидел ее лицо на призрачном облаке. Она смотрела на Егора сверху и что-то ласково, тихо говорила, и он постигал смысл ее слов и даже сел от неожиданности, неловко запрокидывая голову и не отрывая взор от нее, жадно впитывая ее слова: