– Ей всё вырезали, – шепнула бабуля, пытаясь объяснить суть операции и не глядя на Конни. – Там была опухоль… Теперь ей будет лучше.

Но им не удалось провести Конни. Тут не просто операция. Конни чувствовала, что медсестры напряжены и улыбаются как-то по-особенному, аккуратно уходя от ее прямых вопросов. На следующий день она пошла в медицинский отдел библиотеки и изучила все возможные причины для такой операции. То и дело встречались знакомые слова: яичники, миома, – вот где пригодились уроки биологии. Но все чаще попадалось страшное: карцинома. Любой человек, когда-либо изучавший греческий, без труда поймет корень: рак… Никто не произносил это вслух, если вдруг сосед заболевал, худел и умирал.

В тот же вечер Конни приперла к стенке доктора Фридмана, поймав его в кабинете.

– Что с мамой? – потребовала она ответа.

– У нее была опухоль, ее удалили.

– Доброкачественная? – произнесла она то, на что хватило духу.

Он молчал, но Конни не сводила с него глаз.

– Я должна знать правду. Она поправится?

– Сядь, малыш, – попросил он, указывая на маленькое кресло, зажатое в самом углу. – Мы надеемся. В Манчестере можно пройти специальный курс лечения.

– Радиевая терапия? Я читала о Марии Кюри. Сколько времени это займет? – Значит, все-таки рак. Но она не смела произнести вслух это слово.

– Курс лечения будет в больнице «Кристи». Это лучшая клиника на севере Англии, – ответил он, беря ее за руку. Но Конни выдернула ладонь.

– Болезнь распространилась дальше? – Конни достаточно прочла о метастазах, но не знала точно, как произносится это слово.

– Немного… Но для лечения еще не поздно.

– Это все я виновата! – разрыдалась Конни. – Я соврала, сказала в школе, что мама больна, чтобы не рассказывать им правду! Это все мое вранье, я навлекла на нее болезнь!.. – Ее тело сотрясали рыдания.

– Нет, ты не виновата. – Он вложил ей в руку носовой платок. – Твоей маме нездоровилось уже довольно давно, но она никому не рассказывала. Теперь у нас есть шанс победить болезнь. У Анны должна быть надежда, она должна видеть вокруг себя улыбающиеся лица. Она сильная, стойкая, но ее тело пережило войну. Борьба будет трудной, но на ее стороне весь наш клуб «Оливковое масло», и твое присутствие тоже придаст ей сил. Ты же ее путеводная звездочка, ее золотая девочка. Ради тебя одной ей стоит жить, бороться за жизнь. Так что никаких мрачных мыслей, гони их! Вытри глаза. Мы должны держаться друг за друга, только вместе мы сильны.

И все же что-то в его серых печальных глазах ее беспокоило. Может быть, он просто пытается смягчить для нее страшное. Он старается изо всех сил, но Конни чувствует: он просто скрывает свой страх.

Началась осень, новая четверть. Девочки вернулись из поездки в Европу, но Конни была не в состоянии воспринимать их болтовню: кто с кем дружил, кто прогулял целую ночь с американскими солдатами… Какая разница, если всю неделю она жила для того, чтобы наконец поехать к маме в больницу?

Всегда находился кто-то, кто мог ее подвезти: то Диана приезжала из Лондона, то Квини Квигли и Мария на своем фургончике, то дядя Леви и Невилл везли бабулю. Невилл получил водительские права, а тетя Сью купила маленький «Моррис», в котором они ездили по очереди с доктором Фридманом.

Конни смотрела, как мама теряет прекрасные рыжие волосы, от них осталось лишь несколько жалких прядок, кожа сморщивается и становится желто-серой. Она страшно похудела, но все вокруг старались бодриться и улыбаться.

Только доктор Фридман не скрыл ничего от Конни.

– Все выходит не так легко, как мы надеялись. Но мы не собираемся сдаваться, Конни.

Как же она будет изучать древнегреческий и историю, когда на душе такой камень? Даже самые понимающие учителя не помогут… Да что там какие-то учителя… Она хочет быть с мамой, вот и всё, только с мамой, чтобы маме становилось лучше, она будет цепляться за любой лучик надежды. Иногда, когда Конни приезжала к ней, мама сидела возле кровати в кресле, но роскошный шелковый халат, расписанный павлиньими перьями, мешком висел на ее исхудавшем теле. Чтобы отгородиться от всех, они ставили ширму и разговаривали по-гречески. Мама быстро уставала, ей нужен был отдых, но уговорить ее лечь было непросто. Выйдя потом из палаты, всю дорогу домой Конни ревела. Почему? Ну почему это случилось именно с ее мамой? Почему именно теперь?

Роза и Джой отказались от планов отвлечь ее. Она что-то танцевала, пела с ними, но душа ее была далеко: около мамы.

Конни пошла в греческую церковь попросить отца Никоса навестить маму, но оказалось, он знает о ее болезни и в больнице бывает часто. Конни купила серебряную тамату с целой фигуркой, чтобы прикрепить ее к иконе и молиться святым за мамино выздоровление.

– Дина, найди мне музыку, – шепотом попросила однажды мама. – Критскую музыку.

Отец Никос отыскал старый проигрыватель и поцарапанную пластинку, на которой были записаны семьдесят восемь мантинад[28]. Анна даже изменилась в лице, когда их услышала, глаза ее приняли отсутствующее выражение.

– Ты должна поехать туда вместо меня, увидеть этот остров, помолиться у могилы моей матери… Помолиться за мою сестру Елену, поставить свечку за меня… Разыскать моих двоюродных братьев и сестер, они живут возле Ханьи. Эти Пападаки должны помнить меня. Полюби этот остров, пусть он станет тебе родным. Обещай это мне…

– Мы вместе поедем, мама, – прошептала ей Конни. – Когда тебе станет получше. Тетя Ли все устроит… Поездом до Италии, потом на корабле. Я отвезу тебя туда. – На маминых губах заиграла улыбка – слабая, извиняющаяся.

– Ты поедешь… А я буду уже там… Обещай мне.

– Нет, мама, mazi. Вместе, мы с тобой вместе поедем! Д я и греческий почти забыла…

– Ты впитала его с моим молоком. Он по-прежнему в твоем сердце, и однажды ты поедешь туда. Крит ждет тебя… – Чтобы сказать это, она собрала все свои силы.

Конни не могла этого слышать и выскочила из палаты. Тетя Сью нагнала ее.

– Не бойся, ей почти не больно сейчас… Она просто заснет и не проснется.

– Но я не хочу, чтобы она заснула! Она моя мама… Кто будет заботиться обо мне? Как я буду жить без нее? – рыдала Конни. – И я все знаю о тебе и о моем папе…

– Тихо! Сейчас совсем не время для этого, – шепотом остановила ее Сьюзан. – Это теперь не имеет никакого значения. Ты Уинстэнли. Мы одна семья. Мы заботимся о своих. Таково желание твоей матери. Не расстраивай ее. Не показывай ей, как ты тоскуешь. Возвращайся и попрощайся. Ей пора отдохнуть.

Но когда они на цыпочках вернулись в палату и зашли за ширму, Анны Пападаки уже не было с ними. Душа ее тихо ускользнула. Вместо нее осталась прохладная оболочка, чужая женщина с раскрытыми глазами, обращенными к окну.