– Э, друг, как я тебя до гостиницы доведу? – испугался Венька. – А если ты помрешь по дороге?

– Не помру, – с трудом ответил Александр, потому что язык не слушался, губы прыгали, а еще ему было холодно, так холодно, будто он находился не в жарко натопленной камином гостиной, а в брезентовой палатке, поставленной на Северном полюсе. – У меня всегда так бывает. Мне поспать надо. Завтра утром проснусь совершенно здоровый. Я знаю.

– Вот что, – Ройл Шакли умел принимать решения, – вы, Алекс, останетесь у нас на ночь. Негоже вам в таком состоянии выходить на улицу. Переночуете в гостевой спальне, а утром посмотрим.

– Нет, это неудобно, – вяло возразил Александр, понимая, что сейчас просто не дойдет не то чтобы до гостиницы, но даже до такси, так худо ему было.

– Глупости, нет ничего неудобного, – отрезал Ройл. – Наша дочь Вики у бабушки, так что вы совершенно точно никому не помешаете. Сейчас я провожу Бенджамина в отель, чтобы он не потерялся по дороге, а Мэри обустроит вам постель. Если за ночь вам не станет лучше, то мы вызовем врача.

Остаток вечера и ночь тонули в температурном дурмане. Лежа в свежей, пахнущей лавандой постели, он то проваливался в забытье, то выплывал из него, судорожно соображая, где находится. Неяркий свет торшера, прикрытого платком, чтобы не резал глаза, скупо освещал чужую, заставленную незнакомыми, «нездешними», очень иностранными вещами. Торшер стоял на столике с причудливо изогнутыми ножками, и перед ним располагалось что-то непонятное, что изнуренный болезнью мозг никак не мог идентифицировать. Какие-то фигурки…

Очередной раз проваливаясь то ли в сон, то ли в кошмар, Александр видел удивительные батальные картины, разворачивающиеся в его подсознании. Армия в красных мундирах шла в наступление, оголив штыки. Черные лохматые шапки венчали головы солдат, блестели пуговицы и дочерна начищенные сапоги. Враг разворачивался и бежал, покидая поле боя, а солдаты-победители разевали рты в немом крике «ура», но отчего-то не могли издать ни звука.

В этом молчании было что-то настолько страшное, что Александр Листопад просыпался в ужасе, покрытый потом, судорожно хватал ртом свежий воздух. Прохладой и свежестью тянуло от открытого окна, но сам он был тщательно укрыт большим, тяжелым, из лоскутков сшитым одеялом. В его детстве тоже было такое одеяло, сшитое бабушкой из остатков разноцветного ситца, и сейчас он удивился мимолетом, что в далекой и чужой Англии, оказывается, тоже пользуются такими одеялами, а потом вспомнил, что да, и даже слово английское вспомнил, которое характеризовало подобную технику лоскутного шитья – пэчворк.

Все вокруг было неясным, туманным. И одеяло, и фигурки на столе, и штора, едва колышущаяся от ветра. Единственной реальностью в этом мире полутеней было лишь лицо Мэри Шакли, озабоченное, серьезное, периодически наклоняющееся над ним прекрасное лицо. И еще рука, прохладная, изящная, узкая в кисти, с длинными ловкими пальчиками, иногда ложащаяся на его лоб. Мэри была из сна, из сказки, из той жизни, которая никак и ни при каких обстоятельствах не могла приключиться с ним. Но не существовало этой ночью ничего реальнее и прекраснее, чем она.

Александр не знал, сколько времени. Он даже не знал, в который раз за эту мучительную ночь проснулся от ее невесомого, приносящего счастье прикосновения, которым она обтирала его лицо и грудь влажным мягким полотенцем. Проснулся, увидел лицо, легкую улыбку, тронувшую губы, и вдруг понял, что он весь мокрый от того, что температура упала. Понял, улыбнулся в ответ и уснул так крепко и без сновидений, что со стороны вполне мог сойти за мертвого.

Проснулся он, когда солнце уже вовсю заливало комнату. За настежь открытым окном царило лето, слышался шум проезжающих машин, голоса людей и пение птиц. Он посмотрел на часы и понял, что уже полдень. Господи, а как же работа?

Александр рывком соскочил с кровати и чуть не упал от охватившей его слабости. Второй день болезни всегда проходил у него именно так, но он знал, что через пару-тройку часов уже будет совершенно здоров. Ухватившись за металлическую спинку кровати, он выпрямился, пережидая дурноту, и сделал несколько шагов.

Внимание его привлек столик с сейчас уже потушенным торшером. Вернее, стоявшие на нем фигурки. Да, ночью ему не показалось. На столике стояли оловянные солдатики, те самые, в красных мундирах из его сна. Он машинально пересчитал их. Двадцать пять, правда, один какой-то не такой, как другие. Александр взял его в руки. На солдатике не было красного мундира и черной шапки, он весь казался серым, будто закрашенным краской. Александр пожал плечами и уже собирался поставить солдатика на место, как дверь распахнулась и на пороге показалась Мэри.

– Доброе утро, – чуть застенчиво сказала она. – Вам лучше?

– Доброе утро, Мэри. Спасибо вам, вы так хорошо ухаживали за мной этой ночью, что мне даже неловко, – чуть запинаясь, сказал он. – Наверное, я доставил вам массу хлопот. Вы не переживайте, я сейчас уйду. Ройл, наверное, уже на заводе.

– Да, Ройл ушел утром, – сказала Мэри как будто через силу. – Вы не волнуйтесь, он звонил сказать, что предупредил ваших товарищей, что вы заболели. Правда, он не стал уточнять, что вы провели ночь у нас, чтобы у вас не было проблем. Не подумайте, что я вас гоню, но, наверное, вам действительно лучше вернуться в гостиницу до конца рабочего дня.

– Я сейчас уйду, – повторил Александр, чувствуя невыносимую горечь от произносимой им фразы. Если бы он мог, он бы остался в этой комнате навсегда. Но он же не мог. И в этом было все дело.

– Я жду вас в гостиной. – Мэри не тронулась с места, а лишь стояла и смотрела на него своими невообразимыми серыми глазами. – Я покормлю вас завтраком, а потом провожу до гостиницы. Вы еще очень слабы.

– Меня не надо провожать. – Он судорожно сглотнул, потому что практически не мог говорить от поднимающегося откуда-то изнутри жара. Не того, температурного болезненного жара, который вчера затягивал его в воронку забытья, а яркого, ровного, огненного жара желания, который сейчас гудел у него в голове, лишая способности соображать.

Он не мог думать ни о том, что это неприлично, ни о том, что она, возможно, испугается или, чего доброго, поднимет шум. Никакие моральные обязательства перед хорошим, честным мужиком Ройлом Шакли, пригласившим его в свой дом, приютившим на ночь и оставившим один на один со своей женой, не имели сейчас никакого значения. Никогда в своей жизни Александр Листопад так не хотел ни одну женщину. И, глядя в мятежные глаза напротив, он каким-то седьмым чувством понимал, что Мэри сейчас испытывает то же самое.

Он протянул руку и коснулся ее прекрасного лица, отвел в сторону непослушный завиток волос, погладил прохладный алебастр щеки, в ответ на его невинную ласку тут же вспыхнувшую румянцем. Убрал руку, и Мэри, как зачарованная, потянулась за ней, сделала шаг ему навстречу. Он обнял ее, прижал к себе, и мир вокруг окончательно перестал существовать, потому что в нем не осталось никого, кроме них двоих.

* * *

Ни «Скорую», ни полицию Аттвуд вызвать не дал. Потенциальная перспектива общения с российскими полицейскими отчего-то так его пугала, что Маше даже стало смешно. Он сидел на ее диване, выставив вперед длинные ноги, согнутые в коленях, но все равно перегораживающие полкомнаты, держался двумя руками за ушибленную голову и смотрел такими несчастными глазами, что смеяться было неудобно. Да и не было в случившемся ровным счетом ничего смешного.