…Только через несколько лет я поняла, что это и стало чертой нового, послесталинского времени – при Сталине скорей всего никто не решился бы обнаружить своего недовольства.

Я вошла в аудиторию одним человеком – а через три с лишним часа вышла другим. В глубинах моего сознания пылала такая фраза: «Никогда!.. Никогда больше я не пойду за идеей, которая требует миллионов убитых!..»

Казалось, что покончено навсегда не только с его злодействами, но и вообще с атмосферой сталинской эпохи.

Весь дружеский круг Тимура Гайдара, шире – вся московская интеллигентская среда охвачена надеждами на обновление страны, на смягчение режима.

Это настроение скоро станет важной частью семейной атмосферы, в которой идет жизнь подрастающего Егора.

Летом 1963 года Гайдары в отпуске в Москве. И все трое читают опубликованный прошлой осенью «Один день Ивана Денисовича». Повесть нового, неведомого автора, рязанского учителя математики Солженицына о советских лагерях. Верней, о том, какой значительной и притом усиленно скрываемой от всех частью советской жизни были сталинские лагеря, покрывавшие огромные пространства страны.

Повесть напечатана в «Новом мире», всем доступном журнале, – и ее читают, не веря своим привычным к слепой машинописи Самиздата глазам!

Казалось – в жизни страны наступил перелом…

На Кубе – по истечении двух первых лет, окрашенных эмоцией победителей, – Тимур Гайдар оказался отброшенным в СССР до Оттепели. Выделенные нами строки в его письме говорят об оценке ситуации – на Кубе строят тот самый социализм, который давно не удовлетворяет близкую Тимуру Гайдару московскую интеллигентскую среду.

Его настроение усугублялось тем, что он остался в Гаване один, без семьи. Только потому, что в Майами – центре кубинской эмиграции – очень активно говорилось о близящемся вторжении на Кубу. И Тимур Гайдар попался на эту «удочку» и решил отправить своих в Москву от греха подальше: и ему, и его жене хватило Карибского кризиса…

К тому же он поверил обещаниям своей редакции, что ему скоро пришлют замену и можно будет вернуться наконец в Москву: в мае он пишет матери, что он здесь – только на месяца два-три…

А дома набирало силу лето. То самое российское лето, о котором сказано Пушкиным:

Ах, наше северное лето —

Карикатура южных зим!

После палящего или душно-влажного кубинского климата его близкие отдыхали.

Егор жил у бабушки Валентины Александровны в любимом им бажовском доме, в котором было четыре печки. Там огород, большой сад. «Я углублялся в этот сад, получал бездну удовольствия», – вспомнит Егор много лет спустя.

А осенью 1964 года он пошел в школу – теперь уже московскую.

Интервью «Газете», 2003 год:

«– А одноклассники как к вам относились?

– Вы знаете, кто твой дед, интересно первые три недели, а дальше возникают нормальные мальчишеские взаимоотношения. Кому какое дело, у кого какой дед. Интересно, кто сколько подтягивается, отжимается, кто кому может в морду дать и кто как в шахматы играет.

– Вы в детстве дрались?

– Нет, я был спокойный молодой человек… Довольно сильный, занимался плаванием, немножко боксом и карате, что избавляло меня от необходимости быть агрессивным. Чего мне задираться? Это же идиотизм. У меня были со всеми нормальные отношения.

– Вы всегда были очень правильным ребенком?»

Он рассказывал про одну «страшную, просто немыслимую провинность», совершенную им в восемь лет.

«Перед нами поставили задачу сбора макулатуры. Я с большим октябрятским энтузиазмом принялся за решение этой задачи, мы ходили нашим звеном по квартирам, собирали макулатуру. Потом я пришел к себе, спросил у нашей домработницы, нет ли у нас ненужных бумаг. Она говорит: “Посмотри, сколько всего тут есть!” Я сдал “ненужные” бумаги, а потом выяснилось, что это был кубинский архив отца…

Мои родители бегали туда, забирали его обратно. Ну, ничего, даже это мне сошло с рук.

– У вас всегда были домработницы?

– Нет, конечно, это была последняя____Те времена, когда в Москве были еще домработницы, шел поток людей из деревни в город – самое начало 60-х годов. А потом они исчезли. И все хозяйство вела моя мама. Хотя никогда не была домохозяйкой, она профессор-историк…»

…Замыслы неистовых хирургов

И размах заплечных мастеров…

Максимилиан Волошин

Когда устаю, начинаю жалеть я

О том, что рожден и живу в лихолетье.

Что годы потрачены на постиженье

Того, что должно быть

Понятно с рожденья.

А если б со мной не случилось такое,

Я мог бы, наверно, постигнуть другое,

Что более важно и более ценно…

Наум Коржавин. По ком звонит колокол, 1959

Наконец и отец возвращается с Кубы.

«У нас открытый дом, много гостей, приходят друзья отца: писатели, поэты, журналисты, военные» (Е. Гайдар, 1996).

В этом доме часто бывают поэты – Ярослав Смеляков, Давид Самойлов, Юрий Левитанский, Григорий Поженян, писатель Даниил Гранин, журналисты – Егор Яковлев и Лен Карпинский. Это те, кого назовут потом «шестидесятники» (я расскажу о них подробней в отдельной главе).

Их сближает многое. Они ненавидят Сталина, больше других зная о его страшных преступлениях. У большинства из них на Лубянке и в лагерях погибли родители. Лен Карпинский – единственный сын Вячеслава Карпинского, близкого друга Ленина в швейцарской эмиграции и в последующие годы, редактора газеты «Беднота». (Понятно, что и необычное имя «Лен» – сокращенное «Ленин».) Только много позже друзья узнают, что Лен – не сын его, а усыновленный внук: оба родителя его убиты Сталиным в годы Большого Террора. Таких случаев было несколько – убивая близких, Сталин милостиво позволял большевикам с дореволюционным стажем не отдавать внуков в детдом (у «простых» дедушек и бабушек их отбирали насильно).

Ярослав Смеляков сам побывал в сталинских лагерях трижды – до войны и после.

.. Один из близко знавших Лена Карпинского, философ и просто замечательный мыслитель Александр Пятигорский, в одном из последних интервью дает яркий очерк его личности. Он называет его «агрессивно порядочным» человеком. «Это был человек, который совершенно со слезами и с горечью переживал упадок советского строя, являющийся следствием морального упадка России».

Вообще все «шестидесятники» продолжают верить, что Октябрь 1917 года – правильное дело. Просто Сталин испортил, замазал кровью ленинские хорошие идеи.

Они не могут отвернуться от этих идей – ведь им искренне преданы были их отцы, погибшие мученической смертью. Доклад Хрущева на XX съезде вернул доброе имя их отцам и социальный статус им самим – многие получили достаточно высокие партийные должности и надеялись, что эти должности станут рычагами в обновлении страны…