– Ну давай, попробуй, Рембо херов, – сказал Серёжа. – Лицо раскрась и нож в зубы, я тебе дам, у меня много. А когда они тебя пристрелят, сразу станет легче определиться, какая баба лишняя.

На короткое мгновение мне показалось, что Лёня сейчас его ударит, – они стояли в каком-нибудь метре друг от друга, с раздутыми ноздрями и сжатыми кулаками, – но прошла минута, другая – и ничего не произошло, и Серёжа, наклонившись, принялся расшнуровывать ботинок, а когда он снова выпрямился, лицо у него было уже совсем другое.

– Мы не будем с ними воевать, – сказал он вполголоса. – У них автоматы, и чёрт их знает, кто они такие на самом деле. Я не идиот и всё прекрасно понимаю, но воевать – не будем. Нас тут не трое мужиков – тут девчонки и дети. Мы не осилим войну. По крайней мере, сейчас.

– Согласен, – поддержал папа. – Уймись, Лёнька. Пока вроде бы нормально всё, и про баб они невсерьёз, странно, что они в первый день про баб шутить не начали, я таких, как они, повидал в своей деревне – они тебе и про бабу пошутят с порога, и про козу – ты же не думал, что они тебе Шекспира тут в оригинале примутся читать?

– Вот и я таких повидал, – мрачно проворчал Лёня, но видно было, что он сдался и больше не станет спорить. – Они не шутят. Такие никогда не шутят.

Ира загремела тарелками, чтобы покормить детей, мальчик снова вскарабкался Серёже на руки, а я, воспользовавшись случаем, выскользнула наружу, чтобы выкурить еще одну сигарету. Стоявший возле двери Андрей молча протянул мне пачку и щёлкнул зажигалкой. Какое-то время мы просто стояли, прислонившись к стылой стене дома, и курили, глядя в черноту, – уже совсем стемнело, и в каком-нибудь шаге от дома не видно было ничего, и озеро лежало темное и беззвучное под нашими ногами.

– Как ты думаешь, им можно доверять? – спросила я, не потому, что мне было важно услышать, что Андрей скажет, а просто для того, чтобы не стоять тут в тишине, как чужие люди, но он просто поднял и опустил плечи, не удостаивая меня ответом.

Я этого не увидела – скорее, догадалась об этом по шороху его зимней куртки. Я такая же, как он, подумала я внезапно, ни о чём не спорю, ничего никому не доказываю, а просто молча жду, пока остальные всё решат за меня. С каких пор я сделалась такой пассивной? откуда взялась во мне эта коровья терпеливая покорность? ведь я же не была такой, никогда не была. Я представила себе ещё раз широкое, некрасивое, с тёмными глазами, Анчуткино лицо и то, как он ерошил волосы мальчику. Завтра он уедет с Серёжей в тайгу, один на один. Боюсь ли я того, что может там случиться? Должна ли я вернуться сейчас в дом и сказать Серёже: «Ты не поедешь, я не хочу, чтобы ты ехал, ты ничего о нём не знаешь, к чёрту мясо, которое вы, скорее всего, всё равно не найдёте, не езди с ним, останься здесь, они отдадут нам половину своих сетей, мы дотянем до уток и без охоты», – только я еще ни разу, ни разу за все три года не говорила Серёже «ты не будешь этого делать», я даже не могу представить себе, как это – открыть рот и сказать ему «не смей, я тебе не позволю». Я просто вернусь сейчас в душную комнату и сяду с ним рядом, ожидая, пока ребенок уступит его мне (когда мальчика унесут, наконец, в постель), а потом я буду лежать возле него под расстегнутым спальным мешком, и если он не очень устал сегодня, может быть, он положит мне на бедро горячую ладонь и шепнёт: «Давай выйдем на улицу, малыш», а скорее всего, он просто провалится в беззвучный, неподвижный сон, и я несколько часов подряд буду слушать его ровное дыхание, пока тоже, наконец, не усну.

Догорающая сигарета обожгла мне пальцы.

– Анчутка… – сказала я, бросая ее в глубокий, испещренный темными провалами следов снег под мостками, – что это за имя такое? Ужасно странное слово.

Андрей сделал последнюю затяжку и тоже выбросил сигарету, щелчком пальцев швырнув ее далеко вперёд, в обступающий дом ельник. Уже взявшись за дверную ручку и наклонив голову, чтобы не стукнуться о низкую притолоку, он слегка повернулся ко мне и ответил:

– Это не имя. Анчутка – это черт такой, мелкий бес.

* * *

Обмен заложниками, как мрачно назвал его Лёня, состоялся на следующее утро – как и было запланировано накануне, камуфляжная троица с того берега прибыла к нам около половины девятого, когда тусклое зимнее солнце еще не показалось над густо ощетинившимся на горизонте черно-белым еловым частоколом, но уже успело высветлить хмурое низкое небо и сонное ледяное озеро.

Мы узнали об их приближении заранее – вначале на том берегу пронзительно и бесцеремонно завизжал снегоход, и звонкий этот звук взрезал вязкую рассветную тишину, а его обладатели показались уже после, когда мы приникли к окну, – словно их появление непременно нуждалось в этой оглушительной эффектной увертюре.

Приближались они небыстро – восседавший на снегоходе человек легко преодолел бы разделявшее нас расстояние в несколько минут, но двое остальных шли пешком, а он, очевидно, не планировал являться к нам раньше своих спутников и двигался жизнерадостными зигзагами, бросая шумную свою машину то вправо, то влево, уезжая далеко и вновь возвращаясь, словно разыгравшийся, спущенный с поводка щенок.

– Пижоны, – снова сказал папа, пока мы покорно, словно не будучи в силах оторваться, наблюдали за их торжественным шествием, только в этот раз в его голосе было, пожалуй, больше восхищения, чем горечи, – где ж они, сволочи, берут бензин? – и после этих его слов Серёжа поспешно отставил недопитую чашку и засобирался.

– Термос я у вас заберу, – сообщил он, застегивая на поясе широкий кожаный ремень с ячейками, в который он еще с вечера уложил яркие красные столбики охотничьих патронов, – вы ненадолго, а мы неизвестно, сколько прокатаемся. А замерзнете – Мишку за чаем сгоняете, ну или к нам можно. – Говоря это, он уже ни на кого не смотрел, казалось, ему трудно устоять на месте: деловито пробежался по маленькой комнате, выудив из рюкзака запасные шерстяные перчатки, зачем-то вынул из длинного кармана на бедре свой обожаемый охотничий нож в толстом футляре из грубой кожи – для того лишь, чтобы тут же вернуть его обратно, и шагнул было к вешалке, спеша надеть куртку, словно собираясь уже выйти туда, в морозное утро, и дожидаться снегохода снаружи.

Он даже не посмотрит на меня, думала я, наблюдая за этими торопливыми сборами, настолько ему не терпится, наконец, сбежать отсюда, настолько ему успело осточертеть всё это – все мы, упавшие духом, сонные и пассивные; он не улыбается, но я знаю это его выражение: радостное нетерпение – вот что означают эти сдвинутые брови и блестящие глаза, потому что он на самом деле радуется поездке чёрт знает куда с незнакомым этим, опасным мужиком, лишь бы больше не торчать здесь с нами.

– Куда ты столько патронов набрал, крутой Уокер? – лениво спросил Андрей, поднимая глаза от своей чашки, и улыбнулся Сереже в затылок, и мне опять – в который раз – не понравилась эта улыбка. – Вы же вроде только на разведку собрались? Чак Норрис настолько крут, что может убить двух охотников одним зайцем, – продолжил он и, удобно откинувшись назад, негромко рассмеялся, а я немедленно пришла в ярость, в то время как Сережа – хоть мне и показалось, что спина его едва заметно напряглась, – обернулся и рассмеялся тоже.