— Да нет, никто меня не ждет. И от меня никто ничего не ждет, — ответил Омер, поднося свой бокал к бутылке, которую держал в руках Саит-бей. — Вы правы, я совсем не пью, но сейчас, пожалуй, выпью.

— И дамы тоже пусть выпьют, — сказал Саит-бей. — Мы же ведь в Турцию еще не въехали.

Это была очередная шутка из тех, которыми давно уже перебрасывались за этим столиком, иронизируя по поводу меняющейся на глазах жизни и посмеиваясь над милой, печальной родиной, к которой нес Омера и его попутчиков ночной поезд. Саит-бей намекал на свою жену Атийе-ханым, которая могла со спокойной душой пить алкогольные напитки только за границей. В ответ на это Гюлер, сестра Саит-бея, сказала, что ее брат, приезжая во Францию, тоже каждый раз пересматривает свое отношение к вину и ракы.

Саит-бей сделал вид, что обиделся.

— О ракы я с тобой говорить не буду! — сказал он, и, взглянув на Омера, добавил: — Ракы — напиток для мужчин!

В ответ на это никто не улыбнулся, кроме самого Саит-бея и Омера, которые обменялись довольными усмешками: им, дескать, не понять!

С Саит-беем и его спутницами Омер познакомился накануне здесь же, в вагоне-ресторане. Саит-бей подошел к нему, извинился за беспокойство и спросил, нельзя ли им присесть за его столик — все остальные места были заняты. После обмена обычными любезностями Саит-бей рассказал, зачем они ездили в Париж: он сам и его супруга давно приобрели привычку каждый год выезжать в Европу, а в этот год они взяли с собой младшую сестру Саит-бея, не так давно разведшуюся с мужем. Омер, в свою очередь, рассказал, что заехал в Париж по пути из Лондона, где жил четыре года, учился на инженера-строителя.

— А ведь мы, между прочим, в области прав женщины опережаем многие европейские страны, — сказала Атийе-ханым.

— Совершенно верно, и это очень важно! Вот что значит республика! — согласился Саит-бей и, изобразив на лице выражение избалованного ребенка, которое ему вовсе не шло, прибавил: — Впрочем, у женщин во всем мире обязанности одни и те же.

Возникла неловкая пауза.

Потом Атийе-ханым, сделав вид, что ей стыдно за своего супруга-мужлана, сухо сказала:

— Вот, оказывается, как думает Саит-бей!

Но долго сердиться она не умела. В ее взгляде вдруг мелькнула веселая искорка, она открыла сумочку и, достав из нее несколько фотографий, с улыбкой протянула их Омеру:

— Посмотрите, вот она, моя самая любимая обязанность!

На первой фотографии был мальчик в матросском костюмчике. Он сидел на скамейке, положив одну руку на краешек и приветственно помахивая другой. Чтобы поддержать разговор, Омер спросил, сколько ему лет.

— Через неделю будет четыре. Он родился в марте тридцать второго.

«А я эти четыре года провел за границей», — подумал Омер. Стучали колеса, вагон мерно покачивался. «Четыре года в Турцию ни ногой… Сбежал в Европу Учился, писал диссертацию, путешествовал, порой раздумывал над своим будущим, проживал оставленные родителями деньги, жил… И вот возвращаюсь на родину дипломированным инженером. Вернусь и, как говорит тетушка, погружусь в водоворот жизни…»

— А на этой фотографии ему годик. Мы тогда специально пригласили к себе домой в Тешвикийе фотографа.

Мальчик был снят на руках у матери. Рядом, положив ей руку на плечо и немного выдвинувшись вперед, стоял Саит-бей, похожий здесь скорее не на мужа, а на старшего брата, опекающего сестру Следующая фотография, по всей видимости, была сделана в студии. На лицах супругов застыли улыбки, по которым невозможно было понять, на самом ли деле они счастливы или только делают вид, потому что так положено, когда фотографируешься. Мальчик на руках у мамы, казалось, готов вот-вот расплакаться.

Омер, сообразив, что надо бы что-нибудь сказать, проговорил:

— Какой милый ребенок!

— Все так говорят! — с гордостью ответила Атийе-ханым, взяла у Омера фотографии и сама начала, улыбаясь, их разглядывать. Присоединился к жене и Саит-бей. Вид у супругов был такой, будто они пытались высмотреть, что же именно заставило Омера назвать их сына «милым».

«Зачем я возвращаюсь в Стамбул? — размышлял Омер. — Жениться, завести ребенка, жить счастливой семейной жизнью, зарабатывать деньги? Ради этого?» Поезд еще не пересек границу, а он словно бы уже почуял запах печали и маленьких семейных радостей. Внезапно он одним залпом осушил свой бокал.

— Пожалуй, я еще выпью.

— Правильно, нужно выпить, — поддержал его Саит-бей и улыбнулся. — Вы совсем еще молоды — если сейчас не пить, то когда же?

Вот он сидит — отец семейства, возвращающийся из поездки по Европе. Гордится своей молодой женой, со счастливой улыбкой разглядывает фотографии сына. Занимается импортом… Иногда вспоминает, что он сын паши, и расстраивается. «Нет, у меня все будет по-другому, — говорил себе Омер. — Совсем по-другому! Я преодолею эти искушения. Я буду хозяином своей жизни!»

— Саит, ты начал говорить о Европе, — нарушила затянувшееся молчание Гюлер.

— И правда, — отозвался Саит-бей. — О Европе и о нас… Я ведь рассказывал вам о моем покойном отце, паше? Так вот, он вместе с моей матерью сосватал Ниган-ханым за того самого Джевдет-бея, с сыном которого вы знакомы. Свадьба тоже была в нашем особняке. Мы потом этот особняк капитально перестроили, привели в соответствие с требованиями времени.

— Интересно, какими мы будем через двадцать лет, через тридцать? — вздохнула Атийе-ханым, глядя на Омера.

«Они ждут, что я буду их занимать, рассказывать что-нибудь интересное», — подумал Омер и решил довериться покачиванию вагона и вину.

— Возьмем еще бутылочку?

— Конечно, возьмем! — согласился Саит-бей, ласково и немного задумчиво глядя на вступающего в жизнь молодого человека, — должно быть, вспоминал свою собственную молодость и ушедшие безвозвратно годы.

Официант принес новую бутылку.

Омер вспоминал те времена, когда он много пил. Начал после смерти отца, а когда умерла мать, пристрастился к выпивке по-настоящему. Он тогда учился в Стамбульском инженерном училище. Часто бывало, пил всю ночь напролет, шатаясь по увеселительным заведениям Бейоглу, и приходил на лекции в стельку пьяным. В Англии временами тоже начинал прикладываться к бутылке. Окончив инженерное училище, он решил, что неплохо было бы повидать Европу. Друзья говорили ему то же самое: «Деньги у тебя есть, время есть, здесь тебя ничто не держит — зачем тебе копаться в этой мусорной куче? Езжай, посмотри, как люди живут, путешествуй, развлекайся, заодно чему-нибудь и научишься!» Живя в Англии, Омер следовал этим советам. Потом влюбился в девушку-англичанку, стал подумывать о том, чтобы жениться и осесть за границей… Глядя на принесенную официантом бутылку, он думал: «Вот и у нас теперь кое-чему научились!» Одно время он начал жалеть, что приходится возвращаться в Турцию — снова рыться в старой мусорной куче, но сейчас был рад, что все так повернулось. «Хоть мусорная куча, да своя. Все здесь по моей мерке», В Европе, впрочем, Омер давно уже освоился. «Возможно, это немного по-детски, но я боялся там жить, — думал он, глядя на бутылочную этикетку. — Небо Англии казалось мне свинцовым. В Турции все по-другому, по-новому. По мне».