Мир состоит из поэтов и отморозков, и каждый из нас одновременно и поэт, и отморозок. Я недавно оговорилась и вместо того, чтобы сказать «Мне не хватает поклонников», сказала «Мне не хватает боглонников».

В бар ворвался мужчина и начал разбивать все пивные кружки, швырять их на пол. И бармен, и прочие посетители бара попытались остановить его, но мужчина не на шутку разбуянился. В нем клокотало слишком много ярости, и она пересиливала всех тех, в ком было хоть немного страха. Наконец в полном упадке сил мужчина приземлился на стул.

И он сказал: «Стоп». Он встал, и, запинаясь, начал бормотать себе под нос: «Стоп, стоп, стоп». Напряженные люди окружили его. Он замер, где стоял, дрогнул, а потом закинул голову назад и посмотрел на темный деревянный низкий потолок. Если бы он потянулся, смог бы дотронуться до него. Кто-то уже позвонил в полицию. Успеет ли он сказать что-то до их приезда? Он поднял голову и проговорил: «Я хочу кое-что объявить. Мне кое-что нужно вам сказать. Человек, который любит Бога, любит свободу. А что касается остальных… они любят дозволенность».

Мильтон! Вот кого он читал тем утром или утром предыдущего дня – в общем, перед тем как ушел в запой. И вот уже к двери подошел полицейский, и мужчину передали ему в руки. В углу плакала девушка-блондинка, так сильно она испугалась. Ее успокаивал какой-то мужчина. Полицейский спросил: «Здесь кто-нибудь знает Мильтона? Кто-нибудь читал Мильтона?»

Райан сказал: «Я читал предисловие к одной из его книг. Я всегда читаю предисловия. Там вся информация, там всё действие».

Меня мутило. От всей этой суматохи мне было физически плохо, а ведь это место славилось тем, что здесь в пивные кружки доливали всё, что оставалось недопитым в стаканах и кувшинах.

Мы с Райаном вместе пошли учиться на курсы клоунады. Я была очень воодушевлена. Если все самые талантливые творческие люди умели нащупать смешное, я решила, что тоже смогу этому научиться, если пойду в школу клоунады.

На занятия записалось столько человек, что их вели целых три бывших клоуна. Пришлось нанять двух дополнительных учителей, чтобы никого из нас не обделили вниманием. Передо мной сидел белолицый Райан – я сама покрасила ему лицо и теперь ярко-красным обводила ему губы. Мы сильно отставали от других участников курса. Они уже поменялись местами: у половины лицо было полностью раскрашено, а остальных уже пудрили. Я еще даже не взялась за щеки Райана, чтобы нарисовать на них румянец, и мы начали волноваться. Я видела, как он нервно теребит салфетку, которой я закрыла белый воротник его рубашки.

– Я помню, как меня в детском саду просили помалкивать, – сказала я Райану. – Учительница называла меня трещоткой.

– Ничего себе, – сказал Райан. – У меня никогда не было таких травмирующих инцидентов.

Я рассказывала, что жизнь – это как драка в баре, когда по твоим ногам стреляет ковбой и ты вынужден подпрыгивать, словно пляшешь. Мы были втроем – Райан, я и рыжеволосая девушка с курсов. Мы шли сквозь клочья грязного снега – снега, почерневшего от трех месяцев собачьей ссанины и машин. В тот момент я почувствовала, что как будто совершенно без толку пыталась всё понять. Как нас накажут за то, что мы неправильно понимали мир? Жизнь – вовсе не прыжки в баре, когда тебе по ногам стреляет ковбой.

«Чуваки, – сказала я, – жизнь – вовсе не прыжки в баре, когда тебе по ногам стреляет ковбой».

На следующее утро я проснулась с облегчением от того, что больше не чувствовала себя накуренной. Я завяжу с травой, потому что у меня от нее паранойя. Но я останусь поближе к Богу, потому что у меня от него паранойя.

Мы с Марго решили относиться к наркотикам не так строго. Ведь после одной ночи алкоголя и сигарет или нескольких дорожек кокаина на следующий день просыпаешься со свежей, спокойной головой на плечах, а вовсе и не с адским похмельем. Наши внутренности, словно часы, переводят на начало, на 00:00:00.

Одни из лучших своих картин Марго удалось написать на утро после того, как мы пили с ней восемь часов подряд. Она проснулась в девять, встала и без малейших раздумий и сомнений пошла прямиком в мастерскую, где начала писать. Я проснулась у себя и убрала всю квартиру, вручную помыла стены. В тот день никому из нас не хотелось звонить другой – а ведь обычно мы с Марго разговариваем по крайней мере один раз в день: так бодрее.

Вскоре между нами так завелось, что мы встречались с ней несколько раз в неделю в баре «Лот 16» просто попить пива; потом, разогнавшись и не желая останавливаться, мы звонили кому-нибудь и заказывали кокаин; потом нам пришлось так расслабляться каждый вечер после целого дня работы – а на следующее утро мы просыпались и работали лучше, чем если бы ночью не обдалбывались. Всё это время мы преспокойно напивались в хлам, преспокойно просыпались, словно сброшенные до 00:00:00, не звонили друг другу до вечера, а потом каждый раз, как в первый, узнавали друг у друга: «Не хочешь прогуляться, сделать паузу?» Да, хочу. Днем – строгость, трезвость. Ночью – забвение. День, ночь. День, ночь. Так и продолжалось с ритмичностью мячика, который перекидывают из одной руки в другую.

В какой-то момент Райан попробовал поговорить с нами:

– Никто больше не хочет с вами общаться и, когда они вас видят, стараются смыться. Шила, ты больше не ходишь на курсы клоунады.

– Ну и похуй. Кому какое дело до курсов клоунады? – сказала я, пиная бордюр.

Мы просто следовали своим инстинктам, как делали всегда.

Я хотела взять в руки здоровенную трубу, размахнуться ей и вмазать кому-нибудь поперек горла. Я хотела увидеть, как его тело выгнется, как красная струя хлестнет из горла, словно из прорванного водопровода. Психоаналитические наркотики.

Хотя на улице было холодно, ночами мы гуляли по городу. В одном направлении, потом в другом, неважно. Просто шли, куда глаза глядели. «Зайдем в этот переулок?» – «Окей». – «А по этой улице пройдемся?» – «Да, давай». – «Но мы только что пришли оттуда». – «Ничего, тогда еще раз». Мы ходили туда-сюда, туда-сюда. «Если будем так продолжать, протопчем канаву посреди улицы». – «Ничего, лучше уж бродить туда-сюда, чем куда-то приходить». Туда-сюда, вверх по улице и обратно. А по утрам Марго рисовала, а я мыла стены.

Становилось холоднее. Мы убеждали себя, что это были самые счастливые дни нашей жизни. У нас никогда не было