Невзрачную голову украшал цветочный венок, из-под которого струилось покрывало, образуя за спиной диковинную петлю, противоречившую всем законам природы. А поверх венка виднелся маленький, похожий на пирамидку предмет с тремя длинными тонкими листьями или перьями по бокам, отчего Сивилла, поскольку ее собственные, несомненно маленькие и белые, как слоновая кость, ушки прятались под густыми, не по-ливийски светлыми косами, в самом деле напоминала этакого изящного человекокролика.

— Что ж, давай-ка выведем ее на чистую воду, — сказал Бернар. — Пошли наверх. Я — светильник для невежествующего, который ходит во мраке.

Коридоры, возня с ключами. Инни почему-то вдруг вспомнилась девушка.

Бернар достал из шкафа книгу, положил ее перед Инни. «Early Italian engravings from the National Gallery of Art» («Ранние итальянские гравюры из Национальной галереи искусств» (англ.) ). Алфавитный указатель.

Инни полистал и нашел свою Сивиллу. Это наполнило его гордостью, точно гравюра только теперь вправду начала существовать. Глядя на находку с несколько большим уважением, он сказал:

— Значит, она висит в Вашингтоне.

— Висит или нет, я не знаю. У них там много чего можно вывесить. Но она там есть. Прочти-ка все, что здесь написано, хотя нет, это слишком много, книга очень обстоятельная. Я закажу фотокопию, и, когда ты поедешь к Сотби, приложишь ее к гравюре.

— Когда ты поедешь к Сотби, — сказал Инни.

— Тоже не помешает. Если я поеду. — Бернар принес еще одну книгу. — Вот, друг мой, обрати внимание, добрых несколько килограммов любви, ибо сей шедевр составлен из редкостных ингредиентов: бесконечного терпения, огромных знаний и прежде всего любви. Старина Фриц Лухт был очень богат и деньги свои претворял во время, эту квинтэссенцию алхимии. Гляди. Тут все знаки собирателей. Что опять-таки просто замечательно. Ведь наш маленький антиквар кое-что проморгал.

— Что проморгал?

— Что на гравюре есть знак собирателя. Или, по-твоему, это не он? — Бернар указал на странный, крохотный и изящный значок на обороте гравюры. — Любопытно, найдем мы его здесь или нет.

Инни прочитал заголовок книги: «Les marques de Collections de dessins et d'estampes» («Знаки собраний рисунков и эстампов» (фр.) ) , Фриц Лухт, Амстердам, 1921.

— Давай поищем, — сказал Бернар.

Инни присмотрелся к значку. Две причудливые лапки какого-то насекомого без туловища, а между ними три вертикальные черточки с шариком на конце.

— Похоже на сексуальный символ какого-нибудь индейского племени.

— Н-да, — сказал Бернар, — the eye of the beholder (Глаз видящего (англ.) ). Индейцы не очень-то увлекались ранним Возрождением. Если поищем старательно, то непременно найдем.

— А вдруг его здесь нет.

— Речь поколения небрежных. В Лухте есть все.

Бернар был прав. Лапки насекомого оказались двумя поставленными зеркально друг к другу, стилизованными «R», инициалами барона К. Рола дю Росей (скончался в 1862 г.), прусского генерала, Дрезден.

— Estampes et dessins, так и есть, — сказал Бернар. — Вот была эпоха. — И он вполголоса прочитал: — …importante collection d'objets d'art, de curiosites… lui-meme a dresse premier catalogue raisonnee… ox эти немецкие юнкеры… premiere vente 8 Avril 1863 (Значительная коллекция произведений искусства, редкостей… им же впервые составлен систематический каталог… поступил в продажу 8 апреля 1863 года…) … гравюр много… ничего особенного… хи-хи… собрание продано с аукциона в Лейпциге… цены не слишком высокие… и в конце концов таинственными окольными путями попало в Рим, cloaca mundi (Всемирная клоака (лат.) ) … где крупный знаток искусства Винтроп… тотчас распознает гравюру Бальдини… на аукционе… в лавочке?..

— В лавочке.

— …и за бесценок покупает. Поздравляю. Кое-что ты за нее в самом деле выручишь. Шиковать месяцами, конечно, не придется, но по крайней мере можешь по праву считать, что поработал. А другая вещь, что она такое?

— Японский эстамп.

— О Господи.

— Может, все-таки посмотришь?

— Нет. Ступай к Ризенкампу. Он знаток. Я в этом не разбираюсь. На таких эстампах я не вижу ничего, они для меня все равно что с Марса. Стереотипные изогнутые носики, узкие кукольные головки, лишенные или почти лишенные выражения, а не то, наоборот, чересчур выразительные. В самый раз для тебя. Ведь ты всеядный, всеобоняющий, всепьющий, всезрящий. Ты не способен сделать выбор, а это всегда говорит о нехватке квалификации. Вот почему ты просто любитель. Иными словами, человек, которому все кажется красивым. Но жизнь слишком коротка. La condition humaine (Человеческое существование (фр.) ) такого не допускает. По сути, красивым можно считать лишь то, о чем вправду кое-что знаешь. Хватаясь за все без разбору, человек тонет в трясине. Небрежность, недостаток внимания, отсутствие систематических знаний — топкая сторона дилетантизма. Вторая половина двадцатого века. Больше возможностей для каждого. Большее число людей знает о большем числе предметов, но знает очень мало. Распыление знания по максимально большой поверхности. Кто хочет прокатиться на коньках, проваливается под лед. Так говорил Бернар Роозенбоом.

Они спустились вниз.

— Ты знаешь, где искать Ризенкампа?

— На Спихелграхт.

— Кланяйся ему от меня. Очень достойный человек.

3

На улице Инни вновь окунулся в солнечный свет. Казалось, все и вся обволакивала пленочка счастья. Город, который в последние годы приобрел сходство с разрушенной крепостью, словно бы полнился сиянием. Свет плясал в канале Рокин. Инни свернул на улицу Спау, увидел вдали нежную зелень деревьев возле Подворья бегинок. И вот там ему встретился третий голубь, и делала эта птица нечто такое, чего Инни никогда в жизни не видел, — она творила произведение искусства и, как положено, была охвачена самозабвенным порывом, потому что стремительно летела прямо на стеклянную витрину Бендера, где застыли в ожидании грядущих гениев рояли и чембало. Удар был очень силен. На секунду голубь словно бы накрепко прилип к стеклу, потом отчаянно забил крыльями, чтобы не упасть, и полетел прочь, как потерявший управление самолет. А на стекле осталось произведение искусства, ибо на нем, чуть выше человеческого роста, отпечаталось созданное из грязи и пыли амстердамской улицы совершенное изображение летящего голубя, перышко к перышку, с широко распростертыми крыльями: удар запечатлел в пыли на стекле бестелесного двойника этой птицы.

Все-таки о чем же голуби хотели ему рассказать?

Он не знал, но решил, что последнее сивиллино известие, пророчество, предупреждение не могло по-настоящему сулить беду. Ведь в конце концов этот голубь, не в пример своему мертвому собрату, вновь, хоть и неуверенно, взлетел в синеву и оставил лишь свой дух — пусть и в виде пыльного изображения.