где ложбинки и ямочки расположены у меня, – всё же случается, бывает, зазор, расстояние… и этот-то зазор и есть полное оправдание, читал Пётр Анисимович.

Зазор и есть полное оправдание…

Но прежде был сон.

Сначала ввалились реминисценции… вот уже которую ночь подряд вспыхивала и ехидно всплывала из свинцового бытия Родионова, Раскольникова, жертва: «Убив меня, ты убил и себя… Себя ты обрёк на медленную гибель». Интеллигентские штучки. Представьте себе, что тюремщик Родя, Родион, Родриг расчувствовался или красивенький месье Пьер рефлексировал по поводу своего назначения и своего миропонимания. Вот в чём отличие интеллигента от интеллектуала.

Приходил Татьянин сон, особенно это место (в картинках): Спор громче, громче; вдруг Евгений Хватает длинный нож, и вмиг Повержен Ленский…

Вера Павловна занимала его сонные раздумья своим главным вопросом о том, что делать?

Ему снились ели, которым снилось, как они были молоденькими и зелёными, и мечтали стать мачтами кораблей, и рвались вверх, вверх, всё выше, выше всех, чтоб всех обогнать, а обогнав, вдруг, оказывались добычей всех ветров; врывался Тони Крюгер оседлавший свои путанные, удивительные, тоскливые, печальные и покаянные сны.; и «Пятый сон», и «Девятый сон»; да был ли такой поэт, который не напридумывал снов?

По-у-част-вовав в этом параде, Пётр Анисимович облекался в свою субстанцию сновидения.

ПЕРВЫЙ СОН ПЕТРА АНИСИМОВИЧА43

Current Mood: Третья реальность. Улёт.

Current Music: Скрипка с человеческим голосом.

Оказался я в некоторой местности (на манер Франциско Кеведы, видел сон Пётр Анисимович Крип), созданной природой для приятного отдохновения. Всё цветущее, пахнущее, веющее и ласкающее набросилось; ветерок, птичка, ручеёк, небо раскинулось, чтоб качать Петра Анисимовича на кудрявых облачках. Словно воробушек, встряхнулся Пётр Анисимович, попрыгал на тонких ножках и бросился с óблачка вниз, туда, где всё цветущее и пахнущее (читай: в гущу жизни), и рядом, смотрит, тоже воробушки, много воробышек, воробушков, стайка целая, стремятся все вместе с ним и за ним. Упали, как горох на пол, на благоухающую рощу, и рассыпались, кто куда, искать свою фиалку, гвоздику, или ромашку, или одуванчик, мечту свою. Пётр Анисимович тоже приземлился на муравчатый зелёный ковёр, одёрнул фрак, хоть бы и брусничного цвета с искрой, и пошёл… туда, вперёд, где и его мечта… кстати, раз уж… так уж… о воробушках, потому что воробьи, тоже, так просто не снятся, а для талантливого исследователя, как уже было однажды сказано, любое отступление не менее важно, чем основной, двигающий сюжет текст.

Когда Карачун… да, тогда была холодная зима. В роще трещали от мороза ветки, и воробьи прятались в кучи хвороста. А этот… нет-нет, совсем не тот, который припадал на левую лапку и работал синкопами, и нагадил… а тот, который сидел на дереве, замёрз и уже не чёрные бусинки глаз, а смертельная белизна закатывалась под веки… и не было сил долететь до кучи. Тут-то и подстерёг его Карачун… но проходил мимо Охотник (маленький Пётр Анисимович, с луком из вяза и стрелой из конопли44 с жестяным наконечником из консервной банки, и в валенках по глубокому снегу). Уметил Охотник замёрзшую птичку и пролетел, как говорится, Карачун (да птичке – не всё ли равно, от чьей стрелы погибать – что Карачун, что Охотник).

Но так случилось, что птичка оказалась ещё живой; может, вообще не от стрелы маленького редактора упал воробушек; от движения воздуха. Но до этого ли сейчас… Аниска принёс его домой, стал хукать, отогревать, отогрел, оживил существо, божье творение. Но божье своё творение Бог уже на следующий день забрал к себе.

– Видно, судьба такая, воробушек, – заканчивал Пётр Анисимович всякий раз, когда кому-то рассказывал эту поучительную историю.

– В чём же её поучительность? – находился всякий же раз кто-то, кто не мог отделить чертополоха от конопли или зёрен от плевел, как сказано.

– Да… – шутил Пётр Анисимович, снова же, цитируя Новый Завет: – «не понимаете этой притчи?..45 Я вам о земном говорю, и вы не понимаете, что же если я о небесном говорить буду?»46 – и рассказывал смысл притчи, который был глупый и короткий: Сколь ни крепки Карачун и Охотник, а Бог всё равно крепче!

И те, кто слушал, зная, что Пётр Анисимович в Бога не верит и шутит, тоже шутили: Вот те, воробушек!

То есть, не только студенты и школьники могут придать всякой бессмыслице смысл, но и серьёзные люди всякую бессмыслицу за смысл выдают.

Так вот! идёт Воробышек и замечает вдруг людей, которые с одной и с другой стороны, и вокруг, и призрачно различимые, но вспышки фотоаппаратов, восклицания, аплодисменты и шушуканья из темноты выдают зрителей, глазастых и заглядывающих, и будто идёт он уже не по муравчатой траве, и будто… р-раз… нет крыльев, только фалды… брусничного цвета, по подиуму, на манер топ-модели, а те, кто по обе стороны вовсю обсуждают его, его умения и неумения. Петру Анисимовичу становится неловко, непривычно, он путается ногами от такого пристального внимания и пытается убежать, но бежит медленно, бежать не получается, как во всяком сне; а они все за ним… рожи такие страшные, как в страшном сне, думает Пётр Анисимович, как у Босха – вспоминает во сне редактор, – злобные и завистливые: лисьи глаза, кабаньи морды, барсучьи бороды, заросшие волосами грудные клетки, в которых запутались золотые цепи и нательные кресты… от себя добавлю: неистовые декольте с вываливающимися жирными и потными, совсем как в известной картине у Рубенса, прелестями и дальше, продолжая господина Турнье: носы с вывернутыми ноздрями, остроконечные шевелящиеся уши, и это тявканье, эти вопли, подобные крику оленя, эти шепелявые звуки… всё вплоть до резкого запаха…47 словом рожи – самое подходящее слово, и пальцами указывают, и кривляются, и пытаются забежать вперёд, и тянут руки, пощупать, и Пётр Анисимович хочет проснуться, но проснуться не может и, поэтому, должен нести, как и у продавшего душу Дьяволу художника его Христос, свой крест; и Петру Анисимовичу Воробью не нравится такая параллель, и он резко останавливается, и вся иступлённая шелудивая камарилья проносится мимо, и Петру Анисимовичу кажется, что он всё-таки проснулся, потому что он слышит – скрипка, будто юродивый Николка: Взяли мою копеечку, обижают Николку,– голосит голосом, как человеческим, так и своим скрипичным, … как стояк, так и коровяк, – сказал бы Хулио Кортасар, и только тогда, когда повисают вокруг, конечно же, влажные фитюльки, Петр Анисимович понимает, что он всё ещё спит. Вывернутые ноздри снова проявляются (не появляются, а проявляются, как проявляется изображение