Предложение Стахеева спустя несколько часов не показалось ему таким уж нелепым и оскорбительным. Действительно, если взвесить, что оскорбительного в том, чтобы нарядиться в платье наполеоновского маршала и погулять среди клиентов казино? Загримировавшись, сфотографироваться для рекламы в местной газете? Тысячи неизвестных и сотни известных на всю страну людей делают нечто подобное. Горбачев вон пиццу когда-то рекламировал… Чем он рискует? Своей репутацией преподавателя педагогического института, кандидата филологических наук? Хм, он-то знает – над ним посмеиваются, что он в пятьдесят все еще кандидат, доцент, третий десяток лет собирающийся написать докторскую… И отказался бы кто-нибудь из них, из его коллег, от такого предложения?.. Нет, естественно, отказался бы кое-кто. Профессор Илюшин наверняка. Этот сгорбленный, вечно мрачный полустарик с седой жидкой бородой до пояса, настолько погруженный в свой Серебряный век, что поминутно натыкается на стены и дверные косяки. У него нет семьи, ему плевать на свой протертый до подкладки пиджак, у него только неизбывная скорбь по расстрелянному Гумилеву и восхищение поздним Ивановым… Предложения Дмитрия Павловича он бы просто не понял – смотрел бы на него скорбными глазами, теребил бы бородку, а в ответ промычал по обыкновению, чтоб отвязались: «Да, это интересно, интересно. Да-а… Но, увы, не по моей части».

Еще в ранней юности Губин вывел, что люди делятся на три категории. (Делить людей на категории, на типы, на сорта свойственно многим, если не всем, и каждый делит по-своему.) Оказалось, есть рвачи, живчики, в общем, люди энергичные, далеко не всегда честные, зато хорошо живущие; есть явные чудаки, они встречаются и в научной среде, и на заводах, и в деревнях среди доярок и комбайнеров (во время студенчества Юрий Андреевич три лета подряд провел в стройотряде в совхозах), эти чудаки могут трудиться по двадцать часов, они создают направления в искусстве, изобретают космические корабли, атомные бомбы, улучшают сенокосилки. И есть еще третья, самая многочисленная категория – ее принято называть «обыватели». Обыватели более или менее прилежно работают положенное законодательством время, потом более или менее благопристойно отдыхают; они обычно хорошие семьянины, у них обязательно в квартире присутствует пусть часто и неважный, но телевизор, а напротив него удобный, надежный диван, в прихожей на крючке висит зонтик, а на полочке для обуви щетка и вакса…

Тогда, давно, Юрию Андреевичу, конечно, хотелось стать чудаком. Они были ему симпатичны, притягивали к себе, хотя часто казались смешными. В них во всех он находил нечто одинаковое, какую-то неуловимую черточку в лице, нотку в голосе. И не важно, что это были люди совсем разных слоев, разных профессий, – все равно они были отмечены, помечены природой этой черточкой, будто пропуском в запредельное для остальных.

Юрий Андреевич – в то время просто Юра, Юрик – старался не пропустить ни одной передачи об изобретателях и открытиях и сам тайком от приятелей и родителей ломал голову, что бы такое выдумать… Позже он месяцами мотался по северу области в фольклорных экспедициях, бродил по тайге, отыскивая староверческие деревушки, записывал сказания и былины, но, оказывается, все это было давно известно специалистам и даже опубликовано.

Пять лет в институте он проучился ровно, и вкладыш диплома поражал своим однообразием – длинные столбцы из цифры «4», лишь в нескольких местах украшенные пятерками… Когда учеба подходила к концу, Губину предложили поступать в аспирантуру и рекомендовали отделение древнерусской литературы. Преподаватель там прекрасно помнил делавшего интересные рефераты Юрия и взял к себе…

– Куда ж Ирина-то пропала у нас? – вернул из мыслей голос жены. – Седьмой час уже…

– Да зашла, наверно, куда-нибудь, – механически отозвался Юрий Андреевич и обнаружил, что сидит за своим столом, читает внуку заученные с детства сказки Чуковского.

– Обещала быть к четырем, – вздохнула еще Татьяна Сергеевна. – Стирать собиралась…

– Сейчас придет, что ж…

– Деда, читай! – заныл Павлик.

– «А птица над ними кружится, – уставился в книгу Губин, – а птица на землю садится…»

Потом, начав жить отдельно от родителей, обзаведясь собственной семьей, он иногда, пугаясь и ругая себя, завидовал людям другой категории, тем, кого принято называть живчиками и рвачами. Их не любили, на них рисовали карикатуры в «Крокодиле», их сажали в тюрьмы, даже расстреливали, случалось, «за особо крупные хищения» и «валютные махинации». Но зато они имели большие квартиры, дачи с прислугой в заповедных зонах, водили дружбу с влиятельными людьми; они меняли машины, когда хотели… Такими людьми были напичканы, кажется – как и чудаками, все слои общества, они встречались среди партийных товарищей, хулиганов, среди ученых, рабочих, художников и писателей, среди колхозников. И действовали они по-разному: одни откровенно воровали, другие же – прикрываясь законом, одни хапали без меры, а другие – осторожно, помаленечку. Но цель у них была одна. Теперь эта цель называется «жить как человек». И в какой-то мере они оказались правы: то, что двадцать лет назад считалось пороком и преступлением, теперь определяется хвалебным, уважительным словом – бизнес.

Как и большинство, Юрий Андреевич частенько поругивает новые порядки, отношения, ворчит про беззаконие, но, задумываясь, представляя себя на месте какого-нибудь Дерипаски или Абрамовича, сознается – сознается как-то даже втайне от самого себя, – что и он не отказался бы стать таким. Иметь нефтяные скважины или автомобильный завод, жить в особняке из красного кирпича и купаться в бассейне с подогревом… Да, совсем бы не отказался… Правда, усилий, чтобы заиметь этакие прелести, он приложить не способен. И не то чтобы нравственно не способен, а куда проще – физически. От дома до института добраться и то утомительно, а тут такое… И большинство не способны, большинство способны лишь ворчать, ругать и завидовать.

– А-ай! – Павлик вдруг захлопнул книгу. – Не хочу!

– Как хочешь…

Только он убежал в свою комнату и стал катать по полу скрипучий самосвал, а Юрий Андреевич приготовился дальше читать сочинения дьякона Федора, заговорила жена:

– Ты не смотрел сегодняшнюю газету? Посмотри. Тут интервью с начальником нашего коммунального хозяйства по поводу летних водопроводов… Еще утром от соседок услышала…

– А что такое? – с досадой, что его отвлекают, но и с готовностью отвлечься спросил Губин.

– Понимаешь, теперь, чтоб вода на участок поступала… Сейчас… – Жена зашуршала газетой. – Вот, слушай: «По подсчетам специалистов, одна сотка за поливной сезон обойдется от трехсот пятидесяти до пятисот рублей». Одна сотка, ты понял?! Слава богу, у нас на даче скважина забита. Спасибо тебе, что тогда настоял…

– Уху-м…

– Вот, корреспондент спрашивает: «Будут ли льготы?» А этот, коммунальщик: «Полив огорода – не коммунальная услуга, а значит, никаких льгот для нее не предусмотрено. Это как заготовка сена