Кто обладает большей свободой, спрашиваю я? Та, которая вставляет себе имплантаты, чтобы побольше мужиков смогли отыметь ее до тридцатого дня рождения, или та, которая не позволяет им смотреть на свое лицо, чтобы от них не зависеть? И кто вообще сказал, что мужчина и женщина равны? Какая сука впервые додумалась до того, что тот, чье время мимолетно, может соревноваться с тем, кто сохраняет свои свойства до самой смерти? Что тот, кто может убить, равен тому, кого могут убить? Что тот, кто дает, ничем не отличается от того, кто насилует? Что тот, кто действует хитростью в силу слабости, вполне сопоставим с тем, кто просто действует силой? И если в ПМС я могу разрыдаться оттого, что на мою машину нагадил голубь, кто вообще решил, что я могу принимать взвешенные, самостоятельные решения по поводу собственной жизни?

Не скажешь, что у того старика в хламиде могли бы возникнуть такие проблемы в личной жизни, какие возникли у Гриши, полностью деморализованного общепринятым взглядом на женщин как на партнеров по адекватному диалогу. Свобода, которую мы имеем, конвертируется в возможность быть добровольно отъебанной официантом-арабом, и более ни во что. Диалог между мужчиной и женщиной сравним с диалогом кошки с собакой, если бы они умели говорить. Конечно, оба этих животных могут вполне миролюбиво сосуществовать в некоторых квартирах, но в глобальном смысле от этого ничего не меняется. Кошка всегда будет убегать от собаки. Тут хоть ты тресни.

За обедом я становлюсь свидетельницей разговора двух женщин из Челябинска. Позвольте мне их не описывать, иначе, боюсь, я разрыдаюсь.

— …Все в принципе нравится, но так они достали! — жалуется первая, ей лет тридцать пять. — Такое ощущение, что сквозь строй идешь. И смотрят, и смотрят.

— Да вообще кошмар какой-то! — поддерживает вторая, ей около сорока или чуть за сорок. — Вот неужели они за весь сезон еще не насмотрелись на эти сиськи-письки, меня бы уже тошнило, честное слово! То же самое нам бы с тобой каждый день хрены показывали — я б повесилась, ей-богу!

Тут я с ней совершенно не согласна. На хрен, знаете ли, смотри не смотри, он может быть интересен только в действии, а «сиськи-письки» потому так и притягательны для взглядов, что ничего сами по себе не могут. Взять хотя бы меня — моя человеческая ценность измеряется исключительно размером сисек, письки, степенью худобы и длиной ног. Если бы всего этого не было в достатке (исключая, конечно, письку), никто не знает, удалось ли бы мне посетить Египет на халяву. И что они вообще бредят, две клуши. Хочется встать и спросить, а замуж вас, что ли, по другому принципу брали?

Европейская цивилизация закончилась именно в тот момент, когда мужчина перестал смотреть на женщину с вожделением. Ему запретили. Ведь на партнера нельзя смотреть и думать, как ты его отжаришь, когда этот партнер, одновременно подтягивая чулки, жалуется, что не помнит код сигнализации на своей машине. Я ни разу не встречала мужчину, который не помнит код сигнализации на своей машине.

Осталось только лишить их последнего, что у них имеется от природы, — физической силы. После этого с ними можно спокойно дружить, не опасаясь, что, если ты вцепишься в волосы, тебя сильно ударят. Да ну что ты, моя малышка, только немного поцарапал, да и то мы были вчера такие пьяные, пипец!.. Судя по всему, мы стремимся именно к этому, к миру, где правят бал искусственные сиськи, где ты «считай, упала на сто пунктов» только потому, что справила тридцатник, и где, перед тем как хотя бы поцеловаться, нужно пройти такое количество унизительных моментов, о которых Фрейд и не мечтал, затеивая психоанализ.

Это мир, от которого мы удираем в отпуск, и там нас долбят в туалетах полуграмотные люди. О которых мы тем не менее можем с уверенностью сказать, что они — мужчины.

Кстати, вслед за сиськами по логике вещей должна появиться мода на силиконовые губы. Любая свободная женщина подсознательно стремится к тому, чтобы походить на куклу из секс-шопа, этим, по всей видимости, компенсируется отчаяние от того, что конечный выбор все равно делает мужчина. Обретая свободу обтягивать жопу и орать на собственного отца, ты в качестве бонуса получаешь неоценимую возможность пить одной у себя дома в пятницу вечером, рыдать в кровати и накачиваться снотворным. Это, безусловно, стоит того, чтобы каждый день с десяти до семи въебывать на работе и чувствовать себя совершенно независимой. Не грусти, подружка, ты многого достигла: в пробке ты смотришь из окна своей машины на рекламный плакат с силиконовой топ-моделью и прекрасно понимаешь, что до тридцати можешь подцепить какого-нибудь офисного неврастеника, который еще меньше тебя понимает, что делать с этим положением вещей. Когда у мужика кастрированы мозги, хуй перестает стоять сам собой.

Их страх перед нами вполне понятен. Кто мы? Женщины? Мужчины? Новая человеческая общность? Просто бракованный материал? Какого хрена мы насилуем их сознание своими правами, свободой, независимостью? Мы кричим о своих правах, обтянув жопы и стреляя глазами по сторонам. Возбуждаем и завлекаем, а перед самым ответственным моментом затягиваем долгую речь о равенстве. Интересно, почему мы не напоминаем о равенстве полов арабу, который задирает нам юбку и которому абсолютно по херу, сколько мы получаем, какая у нас тачка и жизненные перспективы?

Я думаю, это происходит потому, что, развернутые тылом, находящие в темноте опору в виде гладильной доски, мы впервые за много лет начинаем чувствовать себя уверенно и спокойно. Это сродни возвращению домой после долгого, изматывающего пути. Мы вдруг понимаем, что то, что сейчас происходит, и есть апофеоз отношений полов, где у каждого из них своя, извечная и самоценная роль. Мы вдруг вспоминаем свой, казалось бы, навсегда забытый текст, наша игра становится не то что талантливой, а просто блестящей, потому что к ней нас приготовила сама матушка Природа. Мы визжим от удовольствия, чувствуя в себе мужской член, и в этом нет совершенно ничего постыдного. Мы счастливы, только когда сдаемся и подчиняемся, и сколько бы статей из «Cosmopolitan», говорящих, что все вышесказанное в корне неверно, мы ни прочитали, суть вещей от этого не изменится.

С пляжа я вернулась в номер и плакала в постели полтора часа. Гриши на месте не оказалось — он, как я успела заметить, познакомился с таким же неудачником и часами просиживал с ним в баре у бассейна. Все было кончено. Навсегда. Через три дня мы вернемся в Москву и больше никогда друг другу не позвоним. Мужчины ведомы и манипулируемы, их не так уж сложно обмануть. Разгадка в том, что они могут развести нас на один секс по молодости, а мы можем развести их на всю последующую жизнь за их счет. И кто, спрашивается, круче?

Получается, во всем виновата я, и только я. Даже не знаю, что скажет мама…

Я решила просто полежать до ужина и посмотреть телевизор. Вдруг вернулся Гриша.

— Кого я вижу? — издевательски спросил он, рассматривая мою заплаканную рожу. — Временный простой, мадам? Все арабы на молитве?

Он был прилично пьян.

Я зарыдала с новой силой. Гриша невозмутимо достал из мини-бара бутылку пива и сел в кресло.