— А не лучше ли для него убить ее мужа? — предложил я, напуганный смыслом сказанного.

— Нет, он очень рациональный человек… И понимает, что парень просто удовлетворяет свои потребности. Тот никак с ним не связан, тогда как дочь связана. Девушка предала его и братьев… и мать тоже.

— Интересно было бы посмотреть, как вы все это изобразите, — сказал мистер Уошберн, контролируя себя гораздо лучше, чем я, хотя смущены мы были одинаково.

— Кстати, — сказал я Уилбуру, — «Глоуб» хотела бы знать, не собираетесь ли вы сделать какого-нибудь заявления в связи с обвинениями в симпатиях к коммунистам.

— Скажите им, что я не коммунист… И уже два суда меня полностью оправдали.

Казалось, Уилбур выглядит совершенно спокойным, и меня несколько удивляло, почему все это происходит. Ведь пикеты так и продолжали маршировать по улице перед зданием оперы с плакатами, осуждающими не только его, но и нас. Достаточно скоро мы это выяснили.

— Я подписал контракт с Хейсом и Марксом на то, что осенью поставлю для них новый мюзикл. Можете передать это в газеты. — И Уилбур зашагал в сторону гримерной Луи.

— Думаю, это полностью его оправдывает, — согласился я.

Хейс и Маркс, которых иногда собирательно называли «Старой Славой», были известны как самые знаменитые и самые консервативные авторы бродвейских мюзиклов. Возможность работать на них вполне могла служить доказательством патриотизма, лояльности и профессионального успеха.

— Мелкий поганец, — буркнул мистер Уошберн, впервые за все время нашего короткого знакомства скатываясь на уличный жаргон. — Я знал, что у меня будут проблемы. Меня предупреждали.

— А какая вам разница? Вы уже получили от него по крайней мере один приличный балет, а к тому времени, когда будете открывать следующий сезон в Нью-Йорке «Мученицей», про весь скандал давно забудут. Судя по тому, что я слышал, полиция с минуты на минуту собирается арестовать Майлса.

— Я удивляюсь, почему этого до сих пор не сделали, — пробурчал мистер Уошберн, впервые признавая, что кто-то из его труппы все-таки может быть виновен в убийстве. Разговор с Уилбуром его явно потряс.

— Я знаю почему, — нагло сказал я.

— Знаете?

— Все из-за ножниц. Они все еще не до конца уверены… Не могут понять, какова моя роль…

— Я уверен, что причина иная.

— Что же тогда?

— Не знаю… не знаю. — Мистер Уошберн выглядел встревоженным.

Мимо нас шумно пробегали танцовщицы, одетые для «Шахерезады». Одна блондинка так покачивала задом…

— Да, — вспомнил он, с трудом отведя взгляд, — сегодня вечером леди Эддердейл устраивает прием в честь нашей труппы… Приглашены только ведущие артисты, конечно, никаких фотографов — кроме ее собственных. Вам также следует там быть, галстук-бабочка… Сразу после окончания последнего балета. Я не совсем уверен, что правильно устраивать прием так сразу после той трагедии… Но она слишком важная наша покровительница, чтобы ей отказать.

Я был потрясен и не мог не согласиться. Леди Эддердейл устраивала лучшие приемы в Нью-Йорке. Эта наследница мясного короля из Чикаго в свое время вышла замуж за титул… Я принялся лениво размышлять, не поискать ли мне на этом приеме богатую жену — голубую мечту каждого разумного мужчины. Подумав о браке, я спросил мистера Уошберна, замужем Игланова в данный момент или нет.

Он рассмеялся.

— В данный момент она занята разводом в Мексике… Я знаю, потому что помогал ей в этом деле, когда мы выступали в Мехико-сити.

— И за кем она тогда была замужем?

— Вы не знаете? Я думал, до вас уже дошло. Но нет, дайте подумать, мы не использовали этот момент в афишах почти пять лет… Она была замужем за Алешей Рудиным.

Глава 4

1

Как говорит пословица, леди всегда леди, особенно, если речь идет об Альме Шеллабаргер из Чикаго, лет в двадцать вышедшей за маркиза Эддердейла. Потом в двадцать четыре она вышла за кого-то еще, потом еще и еще, и так до тех пор, пока в пятьдесят не осталась одна. Она все еще пользовалась титулом маркизы, несмотря на все прочие фамилии, которые довелось носить за эти годы. Казалось, против этого никто не возражал, потому что, несмотря на серьезно оскудевшие доходы, приемы она давала столь же блестящие, как прежде, когда она являлась в великосветском обществе с физиономией испуганной лошади и всей наличностью Шеллабаргеров, полученной от забоя свиней и овец. Впрочем, ее доходы оставались вполне приличными, хотя уже не было дома в Париже, виллы на Амальфи или замка в Ирландии; остались только дом на Парк-авеню и вилла на Палм-бич, где и устраивались пышные торжества. Мне говорили, что у нее за столом никогда не подают свинину или баранину, а только домашнюю птицу, рыбу и дичь. Явный комплекс вины, как сказал бы за небольшое вознаграждение любой психоаналитик.

Мы с мистером Уошберном прибыли раньше остальной части труппы. Как правило, он ждал, пока соберется Игланова, и потом сопровождал ее. Но нынче вечером по каким-то причинам дожидаться примы не стал. Мы оба страшно парились в наших смокингах: его был белым, а мой — черным, — четкое указание на разницу в наших доходах. К счастью, в доме было прохладно: поток охлажденного воздуха встретил нас в холле, обширном зале с колоннами серого мрамора, мраморным полом и греческими скульптурами в нишах.

Лакей принял наши пригласительные и провел по лестнице, где дворецкий объявил наши имена примерно сотне разнаряженных гостей. Гостиная напоминала зал ожидания вокзала Пенн-стэйшн, отделанный царем Мидасом. Мы двигались к хозяйке, стоявшей под люстрой в центре комнаты; она была вся в зеленом и брильянтах, принимала гостей с полуулыбкой и невнятно бормотала приветственные слова, словно была не вполне уверена, почему она здесь и что делают здесь эти люди. Я подумал, что гости выглядят так, словно ожидают поезда.

— Дорогая Альма, — сказал мистер Уошберн, начиная разбухать в размерах, как было с ним всегда в присутствии огромных денег.

— Айвен! — Они обнялись, как две механические куклы, как те фигурки, которые выходят каждый час из старинных часов. Я склонился над ее рукой в лучшем стиле Большого балета.

— Бедняжка, — вздохнула Альма, вглядываясь желтыми глазами в моего патрона. — Какое несчастье!

— Следует и в плохом находить хорошее, — вежливо заметил мистер Уошберн.

— Я там была, — буквально выдохнула Альма Эддердейл, на мгновение закрывая глаза, словно пытаясь припомнить так живо, как только могла, каждую деталь того ужасного вечера.

— Тогда вы знаете, как все происходило…

— Да, конечно, конечно.

— Это ужасное падение…

— Разве я смогу его забыть?

— Конец жизни… жизни великой балерины.