Динка изнывала. Они играли в прятки, и ей второй раз подряд досталось водить. Она стояла за кулисами, отвернувшись к стене, вдыхала запах старой побелки и считала до ста. Пока до ста досчитаешь, они разбегутся во всему Дворцу, опять она не найдет… Вообще-то теперь Динка знает Дворец, наверное, лучше всех драмовских. Она улыбнулась смешному слову «драмовские». Так их называют все во Дворце. И они сами так себя называют, те, кто занимаются в драмкружке. Идет вечерняя репетиция, но репетируют пока взрослые, ребята ждут своего выхода. Весело ждут – играют за кулисами в прятки.

– Восемьдесят пять, восемьдесят шесть, восемьдесят семь…

Соня наверняка забралась на колосники: Динка слышала, как скрипнула лестница. А Озеровы побежали в карман, тоже слышала, да и куда им еще бежать? Карман – самое надежное место, там столько декораций навалено, ни за что не найдешь. Янка Ярцева… Наверное, замоталась в занавес, тоже любимое местечко. Теперь-то она их всех найдет!

– Девяносто семь, девяносто восемь, девяносто девять, сто!

– Дина! Позови всех, ваша сцена, я же сказала не разбегаться! – крикнула ей Татьяна Валерьевна и быстрым шагом вышла через боковую дверь зала.

Динка посмотрела ей вслед: легко Татьяне Валерьевне говорить «Позови!». Как она их позовет, если все попрятались?

– Эй! – крикнула Динка робко. – Выходите! Татьяна Валерьевна сказала!

Никто, конечно, не отозвался. Сверху посыпалась на Динку пыль, древесная труха и крошки голубиного помета. Она различила мелькнувший над сценой где-то там, на колосниках, голубой Сонин свитер и бросилась к стене:

– Туки-туки Соня!

– Так нечестно! – тут же закричала Соня сверху. – Сама сказала выходить!

– Так правда репетиция! – Динка тут же испугалась, что скажут, будто она жилит. – Татьяна Валерьевна сказала собрать вас…

– Тогда это не считово и я больше не играю! – Соня легко сбегала по лестнице с колосников, Янка разматывалась из красного бархатного занавеса, Аня вылезала из-под рояля, а братья Озеровы гремели в кармане декорациями.

Динка облегченно вздохнула. Хорошо, что так вовремя началась их репетиция!

В новогоднем спектакле у Динки была всего одна реплика, но Татьяна Валерьевна уже ее хвалила. Правда, на днях Динка узнала, что Татьяна Валерьевна – племянница бабушки Люси, а значит, ее, Динкина, тетя, и, значит, ее дочери Ксюша и Аня – ее двоюродные сестры.

От обилия родственников у Динки кружилась голова. Она слышала, как однажды бабушка Люся сказала:

– В маленьком городе каждый кому-то кум, брат, сват.

Динка не знала, кто такие кум и сват, но с братом было все понятно, и, посовещавшись, они с Соней решили быть сестрами. Навсегда.

После репетиции Татьяна Валерьевна собрала всех артистов в зале, сделала пару замечаний, напомнила, что завтра генеральный прогон, велела всем быть в костюмах в семь вечера, без опозданий, и отпустила детей по домам, а взрослых на перекур.

– Еще раз прогоним начало, и все на сегодня.

Конечно, никто из детей и не подумал идти домой. Они пробрались в карман, и Соня сказала:

– Давайте прыгать!

Карман был за сценой, высоченное такое помещение, потолок до самой крыши. Здесь хранились декорации и старый реквизит, здесь было столько закоулков, тайников, секретов… А еще были надстроены антресоли с двух сторон от дверей. Подняться на них можно было по приставной лестнице. Под левыми антресолями стоял огромный железный бак, туда сваливали кулисы и задники от разных спектаклей.

Соня взобралась на антресоли, чуть-чуть постояла на краю, прищурив глаза, и ухнула в бак. Динка даже зажмурилась: вдруг промахнется? Но Соня завизжала:

– Класс!

Все остальные тут же бросились к лестнице. Они прыгали целый час: по одному и по парам, сидя и с разбега, а Ромка Озеров даже спиной. Прыгали, пока не загудела голова, пока Татьяна Валерьевна не начала щелкать рубильниками на щитке, гася один за другим ряды ламп, и очень удивилась, что в кармане раздался визг, когда стало совсем темно.

– А ну быстро по домам! Родители с вас шкуру спустят!

Это были самые счастливые Динкины дни. Они шли всей гурьбой до дома по заснеженному Лесногорску, и Соня на ходу сочиняла какие-то жуткие истории: будто из кармана ведет лестница в подземелье Дворца, там бродят призраки, и если остаться на ночь, то можно их увидеть…

Теперь, когда Динка приходила из театра, мама уже была дома, даже уже успевала выгулять Юлу. Обе они ждали Динку, и мама смотрела на нее как-то ласково и немножко грустно, будто прощалась, но Динка старалась этого не замечать. Перед сном они по-прежнему читали вслух книжки, иногда Динка что-то рассказывала про Дворец, старательно огибая все моменты, которые касались бабушки Люси.

Она была уверена, что мама рассердится, если узнает о том, что Динка с той бабушкой подружилась.

– Почему это? – не понимала Соня.

– Ну ты что? Бабушка Люся – мама папы Сережи. А он нас бросил!

– А сама-то она с ним гуляла! Тогда, в парке! За ручку шла!

– Ну и что! – тут же закричала Динка. – Это другое! Это совсем другое!

И Соня больше не заводила разговор на эту тему.

В один из таких поздних вечеров мама спросила Динку:

– Новый год будем дома отмечать или пойдем к дяде Саше?

– Пойдем к дяде Саше. Или дома.

Динке было все равно.

– Знаешь… – начала мама осторожно, – мне звонил сегодня папа… папа Сережа… Может быть, пригласим его на Новый год?

Динка надулась. Мама сказала поспешно:

– Он скучает по нам, он хочет вернуться, и, может быть, потом уедем опять в большой город, и…

И мама замолчала. Динка насупленно мешала сахар в чае. Он был зеленый, как любила мама, и сладкий, как любила бабушка Тася. Динка развернула конфету. На маму не смотрела. Если сделать вид, что не слышала, то разговора будто и нет.

– Ты слишком много сладкого ешь, – вздохнула мама, – у тебя выпадут все зубы. Будешь ходить без зубов, стрррашная-престрррашная!

Динка фыркнула, разбрызгивая чай по столу.

Всю предновогоднюю неделю Динка не вылезала из Дворца. Драмовцы давали по четыре спектакля в день, а потом еще помогали взрослым артистам на представлении. Домой они с Соней приходили под вечер еле живые. Но Динке это нравилось.

Нравилось, что так много народу приходит на них посмотреть, нравилась суета за кулисами, и перерывы нравились, когда они наскоро пили чай в гримерках, поправляли костюмы, прически, грим и снова шли на сцену. Даже уставать Динке нравилось. Этой усталостью можно было гордиться, носить ее, как медаль.