другого обращения к присутствующему он достал из кармана пистолет. Приладил к нему глушитель. От страха с Измаила градом лился пот.

– Я быстро, ты не волнуйся, – великодушно изрек незнакомец.

– Все, я пошел, – объявил Измаил, поднимаясь со стула, но не успел он распрямиться, как громкий голос незнакомца заставил его замереть на месте:

– Кто тебе разрешил…

– Нет-нет, я ухожу, – повторил Измаил, чтобы все было предельно ясно.

– Стоять! А не послушаешься – вгоню тебе пулю в задний проход. Предупреждаю, будет больно.

Измаил сел на место. Незваный гость наблюдал за ним молча. Потом глубоко вздохнул и посмотрел ему в глаза:

– Ты дал мне неверную комбинацию. Это издевательство. Форменное издевательство.

– Неправда. Эту комбинацию мы получили от старой дамы…

– Врешь, паскуда. Поворачивайся спиной.

– Но ведь я…

– Твоя латинская цитата на хрен не годится. Сказано тебе, поворачивайся спиной.

– Она именно так и сказала, in girum imus nocte, и больше ничего.

– И что это за белиберда?

– Мы кружимся во мраке. Как мотыльки.

– Какие еще мотыльки?

– Сумеречные бабочки. Их так притягивает пламя, что они готовы сгореть, лишь бы быть поближе к свету.

– Чушь собачья, никакой замок твоей цитатой не откроешь, и за это ты получишь дырку в жопе. Пошевеливайся.

Измаил взял листок; листок дрожал, потому что он сам трепетал с головы до ног. И тут увидел.

– Стой! – вскричал он, ударяя по бумаге ладонью. – Это же палиндром! Черт возьми… палиндром…

– Какой такой паландром?

Измаил поднял палец вверх, как ученик, готовый выйти к доске.

– Можно, я возьму ручку? Мне кажется, я понял. – И взволнованно: – Можно взять ручку?

– Если ты решил меня облапошить, не забудь, что пуля всегда быстрее любого фокуса. Я бы даже сказал, что пуля проворней пера.

– In girum imus nocte, – все еще дрожа, указал на листок Измаил. И начал писать внизу, буква за буквой: et consumimur igni[39].

– Мать твою за ногу.

– Нет, – сказал Измаил оживленно, почти храбро, прослеживая пальцем от слова к слову. – И нас пожирает пламя. Нужно читать слева направо, а потом справа налево. А мы прочитали только слева направо.

И словно заученный урок, как ученик у доски, он снова прочел, in girum imus nocte et consumimur igni[40]. Черт меня дери…

– Про черта там тоже сказано?

– Да нет…

Не спрашивая разрешения, он сел на место и протянул бумагу своему будущему убийце:

– Передайте им весь этот текст от начала до конца, и все сработает, вот увидите. – И, очевидно пытаясь к нему подольститься, промычал: – До чего же хитро придумала эта женщина.

Громила взял листок и прочел строчку по слогам, словно разжевывая.

– А эта штука, идущая слева направо, а потом справа налево, называется какой-то дром?

– Палиндром. – И, не имея ни малейшей уверенности в своей правоте, авторитетно заявил: – В нем скрыта необходимая вам разгадка.

Одна за другой тянулись бесконечные, тяжелые минуты: две или три.

Измаил с радостью отдал бы все полученные деньги за то, чтобы узнать, о чем думает его собеседник.

– А если ты издеваешься?

– Убьете меня, и дело с концом. – Он ужаснулся тому, как спокойно произнес эти слова. – Прочитайте на всякий случай весь текст еще раз, чтобы не ошибиться.

– Ты что о себе возомнил?

– Ничего. Я хочу отсюда уйти… живым. А если они вас не поймут, скажите, что речь идет о мотыльках!

– О каких таких мотыльках? – устало, измученно спросил бандит.

– Сколько раз вам нужно объяснять! – рассердился ментор.

– Еще раз объясни.

– Это сумеречные бабочки, которые летают возле фонаря, тянутся к свету и сгорают.

– Теперь все ясно.

– Тогда я пошел?

– Отставить! Перепиши все как следует, без сокращений, понял? И объясни в конце про этот самый, как его, дром.

Обливаясь потом, Измаил выполнил задание под дулом пистолета, нацеленного ему в лоб; не дай бог, придет ему в голову… Эх, сбежать бы отсюда подальше. И положил листок на стол, прямо перед убийцей.

– Можешь им сообщить, что мы из нее выудили только первую часть. А вторая часть была зашифрована. Боюсь, что человек более или менее сообразительный уже давным-давно бы нашел ответ.

Громила перечитал все внимательно, не торопясь; как-то даже слишком неуверенно. И на всякий случай переспросил:

– А что это вообще за язык такой?

– О господи… Опять двадцать пять…

– Ты что, смеяться надо мной вздумал?

– Никак нет! – Он внезапно рассердился. – Латынь, сударь.

Мужчина взял бумагу и отстранился на полметра. Ирония от него ускользнула.

– По телефону объяснять замаешься.

– Хотите, передайте трубку мне, я объясню.

– Нет, приятель, ну уж нет. Не умничай.

Он отошел еще метра на два, вынул крошечный мобильник и попятился, пока не уткнулся в стену. И почти немедленно проговорил негромким голосом, оказалось, что там не хватало второй половины. Я-то при чем! До нашего профессора только сейчас дошло. Отлично. Сейчас.

Он указал на мобильник:

– Тебя к телефону. Читай, и чтоб без фокусов.

Измаил прочел латинскую цитату по буквам. Он слышал дыхание на другом конце и думал, скорее всего, меня слушает Марлен.

– Подождите минуточку, – сказала Марлен и зажала трубку рукой. Без сомнения, это была Марлен. Она с кем-то разговаривала, но слов было не слышно… Мужской голос сказал, сейчас проверим. Передайте трубку сеньору, который…

Измаил передал трубку «сеньору, который». И «сеньор, который» получил какие-то новые инструкции.

– Понятно. Жду.

«Сеньор, который» сел и уставился в потолок. Они сидели за столом друг против друга, пытаясь не смотреть друг другу в глаза. Чтобы сгладить неловкость, неизвестный сказал, молись, чтобы на этот раз все сошлось.

Одна за другой тянулись самые напряженные в жизни Измаила минуты, в целом двадцать три. Он старался не глядеть на громилу с пистолетом и вместо этого уставился на пачку денег, которые, как оказалось, еще не успел припрятать в более укромное место.

По прошествии двадцати трех минут незнакомцу позвонили по телефону. Измаила всего передернуло, как будто этим звонком его поджарили на электрическом стуле. Мужчина приложил мобильник к уху. Молчание. Прошло сто лет, и он ответил «да». И еще раз «да». На Измаила он старался не смотреть. Да, да. И положил трубку. Не глядя на Измаила, он взял револьвер и, вместо того чтобы прицелиться, выстрелить ему в лицо и покончить с ним раз и навсегда, снял глушитель и с некоторым сожалением сказал, сработало. Сработал твой сранодром; деньги твои, даем тебе три часа, чтобы очистить помещение. И с видом человека, бубнящего всем известный псалом, уселся поудобнее и зарядил, если тебе, мудила, захочется явиться с визитом в полицию, мы тебя