Рядом со столом на широкой, вышитой золотом ленте свисала ручка сигнального колокольчика для адъютанта.

Встав посередине ковра, я по-уставному отрапортовал:

— Ваша светлость, имею честь представиться по случаю вхождения в сословие имперских рыцарей. Прибыл на родину для прохождения лечебного отпуска. Техник-лейтенант имперского воздушного флота Савва Кобчик.

Маркграф кивком указал мне на одно из стоящих перед столом кресел на гнутых ножках и без ручек, какие любят показывать в фильмах про Остапа Бендера.

— Рад вас видеть, барон, в добром здравии, — нейтрально произнес его светлость, когда я уселся.

Вот как… барон… не «дорогой Савва» уже… и этот намек на «доброе здравие» при наличии «лечебного отпуска»… Непонятно все пока…

— О подвигах твоих наслышан. Трудно не услышать, когда о них весь мир судачит. Ты теперь мировая знаменитость. Привыкай, Кровавый Кобчик. Винеты, те, которые нам достались в наследство, тут в Риесте побуянить решили, но как только им намекнули, что вызовем к ним с фронта Кровавого Кобчика, — сразу тишина… Это уже слава. Выдержишь?

— Только если каждый встречный-поперечный не будет приставать, чтобы я с ним обязательно выпил, то выдержу. А так печенка отвалится, — улыбнулся я, пытаясь перевести разговор в шутку.

Но Ремидий игривого тона не принял.

— Я вот что тебя позвал. — Он положил передо мной кожаную папку.

Я открыл и увидел хорошо исполненные в черно-белом варианте эскизы памятной медали. На аверсе череп сжимал в зубах бебут. На реверсе надпись «Памяти „кровавой тризны“ по графу Битомару». И дата.

— Как тебе?

— Хорошо. Не хватает только одного слова под черепом: «Был», — что указало бы не только на память, но и на участие в тризне носителя.

— В этом что-то есть… справедливое, — заметил Ремидий.

— Из какого металла вы хотите чеканить такую медаль, ваша светлость?

— Думаю расщедриться на золото. Или считаешь, что будет чересчур? Не заслужили бойцы?

— Не в заслугах дело. Насколько я понимаю, ваша светлость, эта медаль после смерти награжденного останется на хранение в семье?

— Именно так. Только носить ее прямой потомок будет иметь право не на ленте в петлице, а на цепочке, на шее. Так чем тебя не устраивает золото?

— Тем, что у людей бывают плохие времена. И не все устоят в черный день перед соблазном употребить память о предке именно как золото.

— Мм-гы… — покачал головой Ремидий. — С такой стороны я этот вопрос не рассматривал даже.

— Просто вы никогда не голодали, ваша светлость. Поэтому и не смогли о таком подумать.

— Резонно, — согласился с моим мнением маркграф. — А из какого металла сделал бы такую медаль ты сам?

— Из черной бронзы, ваша светлость. На красной ленте.

— Символично. Быть по сему. — Ремидий забрал у меня папку с эскизами и протянул через стол другую.

Да, видно, что смерть сына сильно подкосила рецкого правителя. На скулах проявились сеточки мелких морщин. Лапки у глаз стали глубже. Мешки набухли под глазами. Но держится молодцом, бодро.

— Можешь не открывать. Здесь патент на звание лейтенанта моей гвардии для тебя. Можно было бы тебе и больше чин присвоить, но и так твоя стремительная карьера у многих вызывает жгучую зависть. Зачем ее умножать и превращать в ненависть? В штатах гвардии будешь прописан в отдельной штурмовой роте субалтерном под началом Вальда.

Заметив мое удивление, его светлость снизошел до пояснений:

— Савва, ты же ничем никогда толком не командовал. Строевой службы не знаешь. Ты даже не воевал, как другие воюют, а партизанил. Да и не твоя это стезя — строевые должности. Так что не возражай. Тем более что реально служить будешь моим офицером по особым поручениям. А поручение пока одно — экономика края. Посмотри свежим глазом, может, чего и придумаешь, кроме своих заводов.

Пипец. Накрылась мечта о небе в очередной раз. Что толку носить форму летчика, раз не летаешь?

Я вскочил со стула.

— Когда прикажете приступить к обязанностям, ваша светлость?

— Вольно. Садись. Уже приступил. А теперь расскажи, как тебе в голову пришло устроить «кровавую тризну»?

— Откровенно говоря, ваша светлость, я ее и не устраивал. Просто построил роту, прочитал ей телеграмму от младшего Бисера и пообещал, что мы еще отомстим врагам за смерть графа. Имел в виду как-то в будущем… А бойцы пришли к моему вагону и устроили пляски с кинжалами. Всей ротой. Вахмистр меня предупредил, чтобы я не дергался, все равно не удержу людей от мести в ту же ночь. Они на себя обязательства по «кровавой тризне» уже взяли древним обрядом, и нет у них пути назад. Я и подумал, что мне в любом случае придется отвечать за их поведение. И если я не могу чего предотвратить, то должен это возглавить. Они же меня еще после боя у моста вождем выкликнули и в воздух бросали. Но вот то, что мы пойдем в бой с одними кинжалами, для меня было новостью.

— И все же ты пошел?

— Я отвечал за этих людей, ваша светлость.

И я рассказал в подробностях, как все тогда произошло. Про Аршфорта и про импровизацию общей ночной атаки.

— А как понимать утреннее столпотворение на вокзале и твои дерзкие речи? — пристально посмотрел на меня Ремидий, внимательно дослушав до конца про «кровавую тризну» по его сыну.

— Не разгонять же силой ликующую толпу, которая со слезами на глазах приветствует своих солдат? Сама она расходиться не собиралась. Попытался их уговорить. Вроде получилось.

— Хорошо. Иди. Все хозяйственные вопросы решишь с адъютантом. Еще увидимся на днях.

— Честь имею, ваша светлость. — Я отдал воинское приветствие и, четко повернувшись через левое плечо, пошел к двери.

Только взялся за позолоченную ручку, как меня нагнал в спину новый вопрос маркграфа, заданный жестким голосом:

— Значит, умысла занять место моего сына ты не имел?

— Гони! К первому же ресторану! — раздраженно крикнул я кучеру, откидываясь на мягкую спинку коляски.

За воротами дворца бывший ипподромный берейтор, чуя мое состояние, не пожалел кнута рысакам, и те выдали… Не зря за эту породу такие бабки выкладывают. Ветер, а не кони.

На окраине города вскочил в первую же попавшуюся забегаловку и потребовал все, что можно съесть немедленно без ожидания готовки. Потому как жрать уже хотелось нестерпимо.

Подали сырную и мясную нарезку. Коровье масло. Хлеб. Сидр. Стакан сметаны. Я все это умял очень быстро под удивленными взглядами редких посетителей, в большинстве своем ломовых биндюжников. И основное блюдо, приготовленное хозяйкой этого придорожного трактира по ее собственной инициативе, а скорее всего, просто разогретого — что-то типа гречневой каши с гусиными шкварками, ел уже не торопясь и со вкусом. Потому как у этого примитивного блюда вкус был. Очень даже и очень.