— Эй, там! — донеслось до него.

Он пропустил это мимо ушей. Думай, приказывал он себе, потом рванулся к бочке, лодку качнуло, на мгновение она замерла, словно решая, опрокинуться или нет, потом выровнялась. Равновесие, напомнил он себе, и снова подналег на канат. Однако теперь бочке мешал борт лодки.

— Э-э-эй! — раздалось опять.

Он не обращал внимания, сосредоточившись на своей непосильной задаче, думая о бледном лице с отвисшей челюстью, о воде, залившейся в бочку, о Сальвестро, уже утонувшем или тонущем. Но бочка упрямо отказывалась вползать на лодку, он уже окончательно это понял, а если он перегнется через борт, то не выдержит и перевернется лодка, и потому он колотил ногами по дну, издавая рык, адресованный и воде, и небу, и монахам, и самому острову. Этому мерзкому острову. Плот был уже совсем рядом. Ярость и отчаяние перекатывались в его голове черными камнями. Он вскочил, монахи подгребли еще ближе. Он стиснул кулаки. Знакомая ярость накрывала с головой, захлестывала — да, десять монахов, их капитан принялся размахивать руками, показывать на бочку, расстояние между лодкой и плотом стало совсем ничтожным — еще несколько футов, и он сможет туда перепрыгнуть. Он напрягся, удерживая себя в равновесии.

— …хватай конец! Да хватай же, дурень неповоротливый!

Приказ этот его оглоушил. Плот чуть ли не бился о лодку, весла лупили по воде, монахи кричали, указывали на бочку, болтавшуюся между лодкой и плотом. Он нагнулся, все еще ничего не понимая, — такой поворот событий совсем сбил его с толку. Монахи тоже наклонились, и тогда он наконец сообразил. Белые и тонкие руки, протянувшиеся с плота, схватили бочку за один край, руки огромные и красные, протянувшиеся с лодки, ухватились за другой, подняли бочку, Бернардо рванулся вперед, монахи попадали назад, и бочка вкатилась на плот, где ее подхватили другие руки, принялись срывать кожаную оболочку, выбивать крышку. На палубу хлынули зеленоватая зловонная вода и желтая пена, выпала рука, показался затылок.

— Сальвестро! — заорал Бернардо и одним прыжком очутился на плоту; плот накренился под его весом, и он едва не свалился в воду.

— Молчать! — рявкнул главный монах и принялся отдавать приказы: — Вальтер! Вилли! Поднимите эту дохлую крысу за ноги! Выше! Вот так! А теперь, брат Гундольф, двинь ему по брюху!

Один из монахов выступил вперед и принялся жестоко лупить по безжизненному телу. Остальные сгрудились вокруг него. О Бернардо все забыли, и он, к своему удивлению, почувствовал, что гнев уступает место мрачным предчувствиям. Такое бывало с ним и прежде. Вот и сейчас. Он был один среди совершенно чужих ему людей, и только ощущение катастрофы составляло ему компанию. Он не виноват! Сальвестро сам оставил его здесь, совсем одного, и вот теперь умер. Ублюдок! Что ему теперь делать? Они же собирались разбогатеть и жить как настоящие князья. Как короли. Он был голоден, он устал, и все, чего ему хотелось, — это свернуться калачиком, уснуть и проснуться в другом месте, далеко отсюда. Дома, где бы он ни был, этот дом. Ему же обещали! Бернардо чувствовал, как качается плот, видел снующие по нему серые фигуры монахов, слышал удары кулака о безжизненную плоть… Он зарылся лицом в рукав, утирая сопли.

Тело содрогнулось. Бернардо поднял голову. Из раскрытого рта полилась морская вода, желчь, полетели куски наполовину переваренной сельди, потом Сальвестро закашлялся и обрызгал блевотиной монахов, которые быстро уложили его на палубу. Бернардо отодвинул кого-то из братьев и встал на колени рядом с со своим задыхающимся от кашля товарищем.

— Живой! — закричал Бернардо в склонившиеся над ними бесстрастные лица. — Ты нашел? Нашел? — вполголоса спросил Бернардо. — Ну скажи, шепни мне на ухо, — молил он.

Над ними вырос монах, отдававший приказы.

— Ты тот Никлот, сын ведьмы, которая занималась богопротивной мерзостью здесь, на острове, и потрошила рыбу для Брюггемана? Той, что была подвергнута испытанию водой и погибла? — требовательно вопросил он у распростертого на палубе тела.

— Его зовут Сальвестро, — сказал Бернардо, но монах не обратил на него никакого внимания.

— Так ты тот самый? — снова спросил он еще более резким тоном.

— Да, это я, — чуть слышно ответил спасенный. — Я был им.

Он взглянул вверх, на того, кто спрашивал, и увидел худое лицо, увенчанное шапкой спутанных светлых волос. Определить его возраст было невозможно: монаху с равным успехом могло быть и тридцать, и пятьдесят.

Бернардо тупо глядел то на одного, то на другого. Монах отвернулся и принялся отдавать приказы братьям, а Бернардо снова склонился над другом.

— Теперь можешь говорить, — прошептал он и прижался ухом к губам товарища. — Так что ты там нашел?

Сальвестро глубоко вздохнул, икнул, по телу его снова пробежали судороги. Он опять срыгнул, и рвота попала Бернардо на щеку.

— Ничего, — пролепетал он. — Я ничего не нашел.

Монахи ждали, что будет дальше. Он видел это по их лицам, по нервному румянцу, по тому напряжению, с которым Гундольф, Райнхард и Харальд и остальные лупили веслами по почти неподвижной воде и гнали плот к берегу. Великану и спасенному было приказано перебраться в их собственное судно, и теперь лодка тащилась враскачку, привязанная к плоту. Утопленник вроде бы окончательно пришел в себя и устроился в лодке полулежа, положив локоть на вельс. На лице гиганта было написано безутешное горе, он смотрел под ноги и что-то непрерывно бормотал. Лодка, двое бродяг и бочка, полная морской воды, — небогатый улов на взгляд ничего не подозревающего человека. Но сердце у Йорга так и колотилось.

Весла опускались и поднимались, бревна, связанные полусгнившими канатами, скрипели. Йорг разглядывал руины церкви, обрыв, у основания которого сгрудились вокруг Герхарда остававшиеся на берегу братья — эти часовые в сером, последние защитники острова. Что ж, они продвинулись несколько дальше, чем воины Генриха Льва… Он оглянулся на лодку, колыхавшуюся у них в кильватере. Великан, кажется, поуспокоился.

На берегу Йорг приказал Флориану и Маттиасу вымыть и переодеть гостей монастыря. Герхард говорил что-то, стоя к нему спиной, монахи внимательно прислушивались. Когда лодка и плот пришвартовались к берегу, Йорг начал подниматься по склону, но Герхард преградил ему путь:

— Я бы хотел переговорить с вами, отец…

Слова Герхарда — цепи, бремя, ноша неподъемная. Оба они находились на грани распри, и приор видеть не мог этой кислой физиономии — Герхард, конечно, обозлился, что у него отняли командование плотом. Йорг отодвинул его в сторону: «Не сейчас, позже» — и продолжил подниматься. За спиной у него слышалось глухое бормотание. Добыче, конечно, надлежало быть богаче, да она и была бы таковой, если бы только он мог пробудить их умы, заставить их преодолеть свои страхи! Тогда бы монахи поняли, насколько ценен их улов. Конечно, они уже сдвинулись с мертвой точки, но до понимания еще очень и очень далеко. В часовне его ждал брат Ханс-Юрген.