Мои переживания кризиса среднего возраста в Институте Юнга в Цюрихе были достаточно типичными. Разумеется, я рассматривал этот кризис как одну из учебных программ, в которых я мог ориентироваться. Но мое переживание оказалось больше похожим на Дзен коан. Я был вопросом и одновременно проблемой; то, кем я стал, теперь оказалось моей основной помехой. Может быть, единственно правильное решение заключалось в том, чтобы перестать быть самим собой. Разумеется, Эго изо всех сил стремилось сохранить статус-кво и укрепиться в своих убеждениях, но именно Эго нужно было основательно измениться. Именно в этом заключается смысл известного высказывания: от себя не скроешься. Или, как заметил Мильтон:

Мы, ничтожные!

какой же путь мне выбрать для полета:

Сраженья вечного иль вечного отчаянья?

Куда б ни полетел, я окажусь в Аду;

ведь Ад — я сам[55][56].

И еще:

У ада нет границ; и нет его картины,

Он — в нас, и где мы есть — там ад,

И там, где Ад, — там мы всегда должны быть[57].

Самое адское в Аду — его бесконечность. Мы можем выдержать все, зная, что этому наступит конец. Адское — значит, безнадежное, бесконечное и беспросветное. Адское состояние — это ощущение тупика. Обратим внимание на дантовский Ад в образе концентрических кругов; при движении к центру Ада возрастает глубина человеческого падения, и становится понятно, что последствие такого падения — это символическое продолжение состояния нравственного тупика вследствие совершенного выбора.

Например, льстецы, распространявшие всю жизнь словесный мусор, в Аду погружены в экскременты, которые доходят им до рта. Так как эти люди обречены на вечную лесть, их рты будут всегда наполнены жидкими фекалиями. А материалисты? Они обречены судьбой вечно перетаскивать огромные валуны. Обжоры тоже обречены, так как не смогли понять, чем им нужно питаться, в чем заключается истинная духовная пища. В самом центре Ада находятся вмерзшие в лед предатели; холод их сердец стал их вечным наказанием.

В таком случае смысл образного представления Данте заключается в том, что мы становимся тем, кем были, и даже, более того, в таком состоянии мы остаемся навсегда. Это уже звучит привычно, ибо кто из нас не становится все больше тем, кем он уже является, чувствуя себя обреченным на навязчивые повторения? Вот почему это состояние становится Адом, и Адом становимся мы сами.

Одержимость — это идея, которая внедрилась в сознание и обладает достаточной энергией, чтобы подавить волю. Такая деспотическая власть над сознанием, конечно же, провоцирует у нас тревогу, которая, в свою очередь, вызывает рефлекторную реакцию с целью сгладить внезапный внутренний импульс, возникший благодаря этой идее. Каждому человеку свойственны навязчивые мысли, и каждый из нас имеет склонность к тем или иным навязчивым повторениям.

Иногда мы осознаем свое одержимо-навязчивое драматическое поведение, иногда нет. Иногда мы совершаем индивидуальные ритуалы, в основе которых лежит магическое мышление, с целью снизить уровень своей тревоги; эта тревога иногда проявляется в том, что человек часто моргает, ломает пальцы рук и т. п.; при этом он обычно плохо осознает, что с ним происходит. Как правило, такое поведение в основном остается бессознательным, и человек с ним смиряется. Иногда оно становится навязчивым и серьезно вторгается в нашу жизнь.

Роджер — 35-летний продавец аппаратуры для радиостанций. Он был счастлив в браке и имел двух дочерей. На работе ему приходилось постоянно водить машину. Как только он замечал привлекательную женщину, думал о ней или просто слышал лирические песни, у него возникало сильное желание позвонить жене из таксофона, чтобы поделиться с ней своими мыслями (впрочем, вполне обычными). Сначала жена была этим польщена; потом она стала подозревать, что не бывает дыма без огня, и, наконец, каждый его звонок стал ее страшно раздражать. Она настойчиво отправляла Роджера к психотерапевту, чтобы он решил свои проблемы.

Чем более навязчива внезапная идея, тем глубже лежат ее корни и тем сложнее обосновать ее появление. Роджера вырастила набожная, воспитанная в пуританстве мать, которая имела над ним полную власть. Его отец страдал хронической болезнью. Всякие мысли о теле, о сексуальности, даже о женщине постоянно смешивались у Роджера с внушениями подавлявшей его матери. Это глубинное расщепление между его естеством и традиционным пуританским воспитанием продолжилось во время его учебы в приходской школе и затмевалось резким появлением чувства вины при возникновении сексуальных мыслей. Спустя много лет Роджер стал мучительно страдать от этого расщепления, которое активизировалось, как только ему на глаза попадалась привлекательная женщина или у него рождалась сексуальная фантазия.

Как мы уже отмечали, вина часто выступает в виде защиты от тревоги. Таким образом, чувство вины заставляло Роджера отказываться от самых естественных мыслей, а его внезапно появлявшаяся навязчивость приводила к снижению ощущения тревоги, когда он исповедовался перед женой, словно та была строгой монахиней или подозрительной матерью. Роджеру трудно было даже признать, что в его поведении воспроизводятся детские страхи, заставляющие его превращать свою жену в мать. Это расщепление было таким глубоким, что его одержимость этой идеей и сопутствующее ей чувство вины стали навязчивыми. Хотя он не мог одними усилиями сознания прийти к истокам этой старой идеи, ему удалось изменить свое поведение: однажды он написал исповедь и отдал ее аналитику, а не стал доводить до бешенства жену.

Джордж тоже страдал от глубокой эмоциональной травмы. Он помнил, как однажды, когда ему было девять лет, он увидел, что мать вышла из дома, села в чужую машину, бросила на него безразличный взгляд и уехала навсегда. Когда Джордж стал взрослым и женился, он был убежден в том, что жена его тоже бросит. Он следил за ней, пытался контролировать всю ее жизнь и фантазировал о том, как она проводит время с другим мужчиной. В годовщину своей свадьбы они отправились в путешествие в другой город. Когда Джордж принимал душ, к ним номер вошел гостиничный служащий. В этот момент Джордж решил, что жена сразу же отдалась этому таинственному любовнику. Когда она предложила ему пойти к психотерапевту, он настаивал на том, чтобы она под гипнозом рассказала ему правду и прошла множество тестов на детекторе лжи, — что она и сделала.

Как и Роджер, Джордж страдал от первичной травмы и превратил свою жену в мать (подобно тому, как Эдип сделал мать своей женой). К несчастью для обоих мужчин, их травма была столь ранней, что оказалась недоступной для терапии, а потому неисцелимой. Ни когнитивная терапия, ни ее бихевиоральная модификация, ни активное воображение — ни то, ни другое, ни третье не могли пошатнуть их одержимость иллюзией.