— И что там?

Детская одежда. — Она вынула крошечные штанишки, от внезапно появившихся слез у нее защипало в глазах. — Здесь только детские вещи, больше ничего.

Данфорд опустился на колени рядом с ней и заглянул под кровать.

— Там — колыбель.

Генри вдруг стало очень грустно.

— Должно быть, их ребенок умер, — прошептала она. — Как печально.

— Ну что ты, Генри, — постарался успокоить ее Данфорд, явно тронутый ее печалью, — ведь это случилось много лет назад.

— Я знаю. — Она попыталась улыбнуться, понимая, что поступает глупо, но губы ее задрожали. — Просто… просто я знаю, что такое терять родителей. Должно быть, в сотню раз хуже терять ребенка.

Поднявшись с колен, он взял ее за руку и подвел к кровати:

— Присядь.

Она присела на край, но ей было неудобно, и Генри с ногами забралась на кровать, облокотившись на подушки, лежавшие в изголовье. Смахнув слезы со щек, она спросила:

— Ты, верно, думаешь, что я веду себя глупо?

А Данфорд в этот момент думал, что она очень-очень необычная девушка. Он знал ее веселой, энергичной и задорной, но даже и не подозревал, что она может быть такой сентиментальной. Эта ее черта была глубоко скрыта в ней, а точнее, скрыта под мужской одеждой и независимостью, но сейчас он увидел ее. В этом было что-то очень женственное. Ему удалось разглядеть проявление этой женственности днем раньше, когда Генри не могла отвести восторженных глаз от желтого платья. Но сегодня… Он был окончательно обезоружен.

Он присел на кровать и коснулся рукой ее щеки.

— Когда-нибудь из тебя получится чудесная мать.

Она благодарно посмотрела на него:

— Ты так добр ко мне, Данфорд, но скорее всего у меня никогда не будет детей.

— С чего ты взяла?

Она улыбнулась сквозь слезы:

— Данфорд, для того чтобы иметь детей, нужен муж, а я никому не нравлюсь.

Будь на месте Генри любая другая женщина, он решил бы, что она напрашивается на комплимент, но ей не было свойственно лицемерие. Глядя в ее чистые серые глаза, он понял, что она искренне верит, будто никто никогда не захочет жениться на ней. Ему вдруг очень захотелось успокоить ее, сказать, что она глубоко заблуждается. В эту минуту он был готов на все, лишь бы ей было хорошо. Так, во всяком случае, он объяснял себе то, что произошло дальше. Он склонился над ней, их лица почти соприкоснулись.

— Глупости, Генри, — прошептал он. — Только дурак не смог бы полюбить тебя.

Она не моргая смотрела на него. Ее губы вдруг стали сухими, и она провела по ним языком. Она попыталась несколько разрядить возникшее между ними напряжение; ей хотелось, чтобы слова прозвучали шутливо, но это ей не удалось и неровным, дрожащим голосом она произнесла:

— Тогда в Корнуолле много, очень много дураков, потому что никто никогда не взглянул на меня дважды.

Он наклонился еще ближе:

— Провинциальные идиоты.

От удивления она разомкнула губы. Данфорд потерял способность мыслить трезво, забыл о приличиях и правилах хорошего тона. Он вдруг ощутил желание, чрезвычайно сильное желание поцеловать ее. И как это он раньше не замечал, что у нее такие розовые губы? И разве когда-нибудь раньше ему приходилось видеть, чтобы губы так трепетно подрагивали? Неужели и у них тот же сводящий с ума едва ощутимый аромат лимонов, повсюду сопровождавший ее? Он не просто хотел узнать это. Он жаждал этого.

При легком прикосновении к ее губам будто электрический разряд пробежал по его телу. Слегка подняв голову, он посмотрел на нее. В глубине ее огромных глаз он увидел удивление и желание. Он чувствовал, что она хочет спросить его о чем-то, но не может найти слов.

— О Боже, Генри, — прошептал он, — кто же мог подумать?

Когда он вновь опустил голову, она наконец сделала то, о чем могла только мечтать, — коснулась рукой его волос. Они были необыкновенно мягкие, и Генри не смогла убрать руку даже тогда, когда его губы несколько раз нежно коснулись ее лица и она почувствовала, как сладкая волна разлилась по всему телу. Он осыпал поцелуями ее лицо, подбородок и шею. Генри продолжала гладить его волосы.

— Они такие мягкие, — несколько осипшим голосом произнесла она, — почти как у Рафуса.

Он рассмеялся:

— О Генри. Впервые в жизни меня сравнили с кроликом. Ну что, теперь ты почувствовала, что желанна?

Генри, внезапно оробев, лишь кивнула головой.

— А что, кролик тоже целовал тебя? — поддразнил он.

Она покачала головой.

— Нет, ты — единственный.

Из груди Данфорда вырвался стон и, наклонившись, он вновь припал к ее губам. До этой минуты он несколько сдерживал себя, но теперь, когда напряжение спало и ему стало необыкновенно легко, он принялся ласкать ее. Господи, она была такой сладкой, он страстно жаждал большего. Неровный вздох, и его рука, скользнув под жакет, коснулась ее груди. Она была намного полнее, чем он мог предположить, и такая нежная. Через тонкую ткань рубашки он ощущал пылающее тело Генри, слышал биение ее сердца и чувствовал, как от его прикосновения затвердели соски. Громкий стон вырвался из его груди. Он потерял голову. Генри почти задохнулась от нового ощущения. Еще никто никогда не трогал ее грудь. Она и сама никогда не дотрагивалась до нее, если не брать в расчет те случаи, когда принимала ванну. Ей было… необычайно приятно, но вместе с тем она понимала, что Данфорд не должен так себя вести. Ее охватила паника.

— Нет, — закричала она, вырываясь из его объятий. — Я не могу.

Охрипшим голосом Данфорд произнес ее имя. В ответ Генри лишь покачала головой не в состоянии вымолвить ни слова и поднялась с кровати. Она все еще не могла отдышаться, в горле стоял ком. Нет, нельзя допустить этого, даже если все в ней жаждало, чтобы его губы вновь ласкали ее. Поцелуям еще можно найти оправдание. Когда он так трепетно целовал ее, она чувствовала себя умиротворенно, чувствовала, что в этот момент любима и желанна. Ей даже удалось убедить себя в том, что это не грех, и ничего непоправимого не произошло, и она лишь убедилась, что на самом деле не безразлична ему…

Генри взглянула на него. Данфорд поднялся с кровати, глубоко дыша. Она не понимала, что заставило его так поступить. Ни один мужчина никогда не обнимал ее. Все еще пребывая в смятении, она снова взглянула на него. Его лицо казалось измученным.

— Данфорд? — нерешительно позвала она.

— Этого больше не повторится, — резко отозвался он.

У Генри что-то оборвалось внутри, и она вдруг поняла, как страстно ей хочется, чтобы это повторилось снова. Только… только знать бы, что он по-настоящему влюблен в нее, именно это сомнение и заставило ее оттолкнуть его от себя.

— Все… все хорошо, — тихо произнесла она, сама удивляясь тому, что успокаивает его.