Ранка еще загноилась. Наверное, перочинный ножик был тронут ржавчиной, потом я обрабатывала эту ранку, таясь и скрываясь в ванной, прижигая порез перекисью водорода. В результате шрам получился некрасивый, рваный. Из-за него я не могу носить открытые платья. А чувство глобальной вины за все, что происходит вокруг, во мне только укоренилось и пустило побеги.

Через несколько лет я увидела фото Шахида в ряду кандидатов в депутаты (естественно, там он был под родным именем), о нем писали в газете, что вот – молодой перспективный руководитель. А может быть, я должна быть ему благодарной – за то, что он разрушил до основания не мой личный миропорядок, а только миф об авангарде рабочего класса и слепую преданность делу партии? Программу пролетарской ненависти ко всему человечеству.

* * *

И вот полная Луна сближается с Сатурном. Наверное, уже сблизилась и даже перекрыла… Я вообще плохо представляю, как это там на небе происходит. Обычно нам в нашем книжном подвале нет никакого дела до движения небесных тел, и даже в гороскопы у нас давно никто не верит. Потому что ничего не изменится в книжном мирке от того, что над куполом библиотеки зависнет Марс или Венера. Посетителей не прибавится, премию не выпишут, зарплаты не лишат.

Вчера, когда я ловила на трассе машину, луна висела прямо над головой – ярко-желтая, даже с красным оттенком, как апельсин. Редкие машины пролетали мимо, обдавая меня брызгами, лишь старенькая «Лада» затормозила, и водитель услужливо распахнул дверцу. Плюхнувшись на сиденье, я подумала, что наконец-то спаслась, и выдохнула: «Спасибо!» Водитель посмотрел на меня, пожалуй, слишком пристально и вроде бы хмыкнул, отчего мне сразу стало как-то неуютно, нехорошо.

– Мы вроде бы знакомы, – глухо сказал водитель и кашлянул.

Я вздрогнула: за рулем сидел лысый завхоз из дома престарелых.

– А, это вы. Здравствуйте. – Я искренне ему улыбнулась.

– Были в гостях? – так же глухо спросил завхоз, наверно, чтобы просто поддержать разговор.

– Можно и так сказать.

– Почему не вызвали такси? Я очень удивился, увидев вас на обочине.

– У меня с собой сто рублей только, – нашлась я. – Поэтому и не вызвала. Теперь будут ваши.

– Бросьте, какие деньги, – завхоз ответил немного зло, и я тут же пожалела, что, может, нечаянно его задела.

– Вы чем-то расстроены? Что случилось? – Он спрашивал напористо и сердито.

– Да ничего не случилось. Просто там, на дороге, очень темно и страшно.

– А в чужую машину садиться не страшно?

Вопрос как-то застал врасплох. По крайней мере, это был меньший страх, чем торчать в одиночестве в темноте. Я пожала плечами, но в темноте, наверное, он этого не увидел, поэтому спросил еще:

– Или вам не верится, что с вами тоже может что-то случиться?

– Дело не в этом, – беспомощно попыталась сформулировать я, но он тут же перебил:

– Ладно. Вам куда?

– Домой, только это далековато будет. На Булыгина.

– За десять минут доедем, – ответил завхоз и последующие десять минут хранил молчание. А впрочем, о чем еще разговаривать?

Он показался мне человеком суховатым, но все же я была ему благодарна. Потому что ну где бы я сейчас была, ни появись он из-за поворота на своей «Ладе»? И у меня даже мелькнула мысль, не пригласить ли его на чай, но – нет. Нет. Потому что я только что выпуталась из этой истории с апельсином, вернее выпуталась в том смысле, что успела удачно слинять, но на самом деле так и не выпуталась, потому что апельсин отравил все остаточные чувства, которые до того еще трепыхались во мне в ожидании реанимации. А еще потому, что не заметила со стороны завхоза никакого интереса, кроме праздного любопытства: «А как это вы не боитесь? А что вас сюда привело?» Он ведь даже не спросил, как меня зовут.

Было, оказывается, не так и поздно, и я успела прикупить в супермаркете молока и батон на завтра. Перед Владькой оправдываться не пришлось: он завис где-то в гостях, и на сей раз я не стала его вызванивать. Накормив кота, я залезла под душ и дала волю слезам. Я плакала за все время, в течение которого у меня плакать не получалось. Плакала за себя и за Маринку, за одноногого Павла Юрьевича, которого обидела ни за что, почему-то еще – за Владьку, хотя он и не давал повода плакать. Вроде бы у него в жизни все складывается отлично, но вот если бы сегодня я не вернулась домой, он бы этого просто не заметил. Напротив, сидел бы в своих гостях и тихо радовался, что мамаша не достает звонками. И может быть, не спохватился бы и на следующий день. А мой остывший труп меж тем валялся бы где-нибудь в кустах, и его бы вынюхали собаки, и вот в этот момент Владьку точно стоило бы пожалеть, потому что он прозевал смерть своей мамочки. Меня ведь могли запросто убить и там, на дороге. Как же мне повезло, что мимо проезжал завхоз, а не какой-нибудь отморозок. Милый, чудный завхоз! Выбравшись из душа, я выключила мобильник, просто чтобы не ждать ни от кого звонка, налила себе молока и еще посмотрела по телику дурацкое кино из жизни провинциалов, которые в кино всегда гипернаивны, но за счет этого и вылезают. То есть находится благодетель, который ценит бесхитростные души.

Утром, стоит только включить мобильник, он тут же выдает мне три непринятых вызова, причем все – с неизвестного номера. Кто-то настойчиво добивается меня, начиная с восьми утра! Неужели Анима нашел мой номер мобильного? В сущности, это не так и сложно, но ведь тогда он себя обнаружит. Я решаю не перезванивать и, когда очередной вызов застает меня за скворчащей яичницей, некоторое время не решаюсь ответить. Однако мобильник не унимается, и я все-таки отвечаю.

– Анна Константиновна? Вы можете сейчас говорить?

Голос в трубке ясный, густой. Таким голосом разговаривают киногерои в фильмах эпохи социализма, а в обычной жизни – люди, которые точно знают, чего хотят. И это меня как раз и смущает. Чего может хотеть от меня неизвестный мужчина? Поэтому я, в свою очередь, отвечаю неуверенно:

– Д-да. Могу.

В трубке слышно, как кто-то на вздохе берет дыхание, потом говорит:

– Это звонит Юрий Петрович Лебедев, муж Лебедевой Марины.

– Д-да, – повторяю я, нервно сглотнув.

– У меня есть к вам разговор, причем срочный. Вы сможете мне сегодня уделить полчаса? Я приеду за вами куда скажете.

– Н-ну. Я пока дома, мне в библиотеку к двенадцати.

Господи, да знать бы еще, что за разговор! Неужели о совращении малолетнего Павла Юрьевича? Я уже собираюсь с железом в голосе заявить, что Павел Юрьевич – вполне самостоятельный человек и понимает, что делает. Но Юрий Петрович заявляет очень мягко и будто вполне дружелюбно:

– Вот и славно. Тогда я заеду за вами в половине двенадцатого. Пятнадцати минут будет вполне достаточно.

Он краток и умеет ценить собственное время. А вот я в оставшиеся три часа просто не знаю, куда себя деть. Раз пять подвожу губы ярко-красной помадой. Пью кофе и опять подвожу. Наконец ровно в половине двенадцатого, когда я спускаюсь во двор, в арку въезжает лимузин, похожий на синего крокодила, и останавливается возле моего подъезда. Марку машины я, естественно, затрудняюсь определить, я в них вообще ничего не смыслю.