Эгин снял рубаху, развязал повязку и продемонстрировал Норо рану, края которой уже заметно пожелтели.

– Можешь одеваться, ― махнул рукой Норо. ― А теперь сядь и расскажи все не вкратце.

– И ты с ней, конечно же, не вступил в любовную связь? ― таков был первый вопрос Норо после того, как Эгин очень обстоятельно и в целом правдиво поведал свою историю, изнывая от боли в левом плече, где, казалось, неведомые и злобные уста раздували пригоршню раскаленных углей.

– Нет, аррум, ― отрицательно мотнул головой Эгин. В этом вопросе он решил стоять на своем до конца. Если потребуется ― до самого конца. Потому что мужчина, соблазнивший (или соблазненный ― какая разница?) родственницу Хорта оке Тамая и Сиятельной Сайлы, становился костью в горле слишком могущественным людям, чтобы иметь возможность рассчитывать на сохранность своей бесценной жизни.

– Не всту-пил, ― задумчиво протянул по слогам Норо. Он поднялся со своего жесткого кресла с высокой спинкой и подошел к окну, выходящему в один из внутренних дворов-колодцев Свода. Эгин был вынужден вскочить на ноги вслед за своим начальником.

– Ты вообще понимаешь, рах-саванн, в какое дерьмо ты вляпался вчерашним вечером? ― голос Норо шелестел, как осенние листья, которые холодный ветер лениво ворочает в затхлой подворотне. ― Ты понимаешь, кто такой Хорт оке Тамай? Ты знаешь, каким влиянием он обладает на Сиятельного князя?

– Да, аррум. Я понимаю, ― вздох Эгина был неподдельным.

Получалось, что он не прав с любой стороны. Вечером он отбил Овель у людей Хорта. Ну хорошо. Потом, по крайней мере, мог бы всегда солгать, что не поверил ни одному слову нападавших и собирался просто передать Овель ее возлюбленному дядюшке из рук в руки. Но утром-то она исчезла! И, следовательно, с точки зрения Хорта, он, Эгин, потерял его сокровище. О Шестьсот Ликов Ужаса! О Шилол!

– Умный, ― бросил Норо через плечо без всякой насмешки. ― В таком случае, рах-саванн, ты должен понимать, что я сейчас разговариваю с покойником.

Эгин понимал и это. И именно поэтому ― покойникам-то терять нечего ― решительно сказал:

– Да, аррум. И я им стану совсем скоро, если вы меня не отпустите к Знахарю. Норо резко обернулся.

– К Знахарю? Да, конечно, рах-саванн, конечно.

Но у нас есть еще один разговор, помимо Овель исс Тамай.

– Да, аррум, ― сквозь плотно сжатые зубы выда-вил Эгин. Он чувствовал, что силы покидают его с пугающей быстротой. ― Могу ли я сесть, аррум?

– Нет, ― жестко отрезал Норо, возвращаясь в свое кресло. ― Стой и слушай. Многое изменилось за время твоего отпуска, рах-саванн. Я досмотрел вещи Арда. И я не нашел в них то, что искал. А это очень плохо, рах-саванн. Очень плохо. Ты слышишь меня, рах-саванн?

Эгина качало. Две жестокие пиявки присосались к вискам и тянули из них добрую кровь. Ступни леденели. На лбу проступил отвратительный липкий пот.

– Я… слышу… вас… аррум, ― Эгину пришлось совершить над собой неимоверное усилие, чтобы выда-вить эти ничего не значащие слова.

Он не понимал, что происходит. Обнажение Внутренней Секиры ― вещь действительно очень опасная, но их учили, что, по меньшей мере, двое суток даже не самый сильный офицер должен протянуть. Ну, пусть он потерял много сил во вчерашних схватках ― смертоубийственной с отребьем Хорта и любовной с Овель. Но, по меньшей мере, на сутки он еще мог рассчитывать. Выходило ― не мог.

– Если ты меня слышишь, ― слова Норо грохотали в его ушах кузнечными молотами, ― то отвечай мне, пока еще не издох, что ты утаил от меня при осмотре каюты Арда?

Перед глазами Эгина проплыли призрачные сполохи Изумрудного Трепета. Он чувствовал, что его уста одеревенели, язык налился свинцовой тяжестью, но все его существо наполнилось непостижимой, новой, искрящейся силой. Говорил не он. Говорила эта новая сила, вводящая в его слова тяжелую, уверенную и наглую ложь:

– Я офицер Опоры Вещей. Я служу князю и истине. Я не лгал никогда ранее и не лгу сейчас. Я досмотрел каюту Арда в соответствии с предписаниями, не отступив от них ни на шаг.

Его тело падало, падало в бездонный омут тягучих струй боли и никак не могло достичь недвижного покоя на плитах сандалового дерева, которыми был выстлан пол кабинета.

Знахарь был один, и его знал каждый, в чьем левом плече была зашита металлическая пластина с глазастой секирой Свода Равновесия. Знахарь был один, и все же значительно более, чем один, ― понять это было невозможно. Иначе он, Знахарь, никогда не смог бы обслуживать сотни офицеров Свода ― лечить их, вшивать им Внутренние Секиры, отвечать на вопросы людей из Опоры Безгласых Тварей. И при этом не забывать о своем ученике, который после смерти Знахаря займет его место, примет имя Знахарь и прозвище Многоликий.

Эгин никогда не мог понять, в каком именно месте Свода Равновесия находятся обширные, по-своему светлые и при этом непередаваемо мрачные хоромы Знахаря. Было ясно одно ― они находятся где-то на подземном ярусе, неподалеку от кузниц Свода. Но где находятся кузницы Свода, Эгин тоже не знал.

Когда офицера направляли к Знахарю, для него вызывались трое сопровождающих из Опоры Единства, старший из которых имел звание рах-саванна. Пациенту Знахаря еще в клети подъемника надевали на голову глухой шлем, который не только лишал возможности видеть, но и слышать тоже, поскольку имел плотные войлочные наушники. Офицеры Опоры Единства спускались вместе с пациентом вниз на подъемнике, а потом вели его извилистыми коридорами со множеством поворотов. Шлем с пациента снимали только после того, как за спинами офицеров закрывалась последняя из трех дверей.

Эгин прекрасно помнил свое первое посещение Знахаря. Он, только что произведенный в эрм-саванны и тем самым зачисленный в «предвечные, неколебимые и бессмертные» ряды офицеров Свода Равновесия, восторженный и взволнованный (ах, как громко билось тогда в груди сердце! громче, чем все барабаны «Зерцала Огня»!), явился пред очи Знахаря, чтобы сдать кровь на Секиры ― Внутреннюю и Внешнюю. Знахарь показался ему тогда черепахой, с которой содрали панцирь. Старый, согбенный, безмерно ленивый, он сидел в огромном чану с горячей водой, от которой разило мочой, к великому сожалению, тогда еще брезгливого эрм-саванна. Из хрустальных шаров под потолком струился неровный многоцветный свет, в стенах Эгин, к своему удивлению, увидел множество зеркал. Круглых, квадратных, ромбовидных, шестиугольных, овальных… Стеклянных и бронзовых, золотых и греовердовых… И эти зеркала показались Эгину самым странным, что он видел в своей жизни.

В тот раз Знахарь просто полоснул по пальцу Эгина крохотным, но острым, как мысль, ножичком и, нацедив в две склянки по наперстку Эгиновой крови, проскрипел: «Убирайтесь!»

Великомудрый Вальх когда-то объяснял Эгину, что синие искорки внутри Сорока Отметин Огня отвечают своему владельцу не просто так. Металл жетона каким-то образом «чувствует» кровь своего хозяина. И чтобы он мог «помнить» о ней, все пластины изготовляются совершенно индивидуально. Кузнецы Свода Равновесия подмешивают в расплавленное железо кровь, взятую от того офицера, для которого изготавливаются жетоны. Внутреннюю Секиру офицер носит в себе до самой смерти, а Внешняя переделывается всякий раз после очередного повышения. Дорого и сложно? Вольный город Орин, да и Великое княжество Варан, уже когда-то экономили на безопасности государства, и каждый школяр знает, что из этого вышло.