Она не верила ни во что до конца серьезно, наученная своим детским опытом и болтовней с Гришей обо всем на свете. Только одно слово она старалась не произносить, потому что не верила в него и считала пустым. Потому что в нем ни цвета, ни света – один голый контур из букв.

– Разумные люди не должны верить в эту чепуху! – надменно заявляла она своим подругам.

Однажды в конце июня, после летней сессии, она бежала домой – по небу ползли сизые тучи, а зонтик, как всегда, был где-то оставлен. На половине пути с неба полил сплошным потоком горячий ливень. Лена успела забежать под козырек какого-то дома. Поджимая ноги в легкомысленных босоножках, она долго стояла у чужого подъезда: идти дальше не представлялось возможным – дождь хлестал так, что дороги не было видно, потоки грязи текли со всех сторон. Ей было скучно, без дела проводить время она не могла. В сумочке лежал обрывок тетрадного листа и простой карандаш – присев на корточки, Лена стала рисовать блестящие мокрые камни, валявшиеся возле подъезда, и чахлую траву, которая упрямо пробивалась сквозь камни.

То был обычный набросок – тренировка для пальцев, и ничего больше, но вдруг ее посетило чувство, что когда-то она уже рисовала это. «Нет, не рисовала! – остановила она себя, профессиональная память не могла подвести. – Но тогда откуда же я это помню?»

Она сделала еще несколько быстрых штрихов и наконец поняла – Гриша! Ну конечно, это же Гришин сюжет, его желание видеть на картине то, что было у него под ногами, что близко и доступно ему, это его черно-белое восприятие мира… Вообще-то она часто вспоминала Гришу, всегда вздыхая с сожалением, но только сейчас представила себе своего ушедшего друга столь отчетливо, что ей даже как-то нехорошо стало. «Бедный Гриша!»

Воспоминание оказалось таким неожиданно острым, что она оглянулась по сторонам – нет ли его рядом. Шумел ливень, мокрые улицы были пусты.

– Ты где? – с удивлением произнесла она вслух.

Подобное иногда случается – детское впечатление заслоняется, забивается чем-то, какими-то другими впечатлениями, отходит на дальний план, но потом, спустя годы, оно вдруг прорывает подсознание и застигает человека врасплох. Леночка тупо таращилась на листок, исчирканный черным карандашом, – сквозь рисунок на нее смотрел Гриша, ее бедный подопечный, печальный и счастливый, словно святой Себастьян с картин мастеров позднего Возрождения.

– Господи, господи! – жалким дрожащим голосом произнесла она, не узнавая себя, и уткнулась лицом в рисунок. Крупные теплые капли дождя летели на нее сбоку, задуваемые под козырек ветром, стекали по голым рукам, вызывая дрожь – словно это он, Гриша, прикасался к ней, хотел ее обнять. И слово, в которое она не верила, вдруг настигло ее.

«Наверное, я сумасшедшая, – сказала она себе потом, какое-то время спустя, когда окончательно разобралась в своих чувствах. – И вообще, такое могло случиться только со мной. Он мне в отцы годился, родной дядя… нет, не родной, но все равно – дядя же. Что-то противоестественное. И он давно умер – вот что самое непостижимое!»

Она в самом деле чуть не сошла с ума, потому что стала думать о Грише каждый день, до нее наконец дошло, кем для нее был этот человек. И не имело значения, каким он был и заслуживал ли ее чувства, не играло роли, что он считался ее родственником, что был много старше ее, что никогда ни о чем подобном с ней не заговаривал, что, в конце концов, давно умер – какая мелочь! – потому что любила его. Да, это была любовь, о которой мечтает и которой боится каждый. Любовь, которая приходит очень редко и бывает по большей части неразделенной. Потому что в мире все находится в равновесии, и нельзя достичь абсолютного счастья.

Открытие полностью переродило Елену, но она никому не сказала о нем. Она болтала обо всем подряд, насмешливая и циничная. Не раз ей доводилось слышать в ответ, что для нее нет ничего святого. Только об одном она не говорила. Это была та самая тайна, которая мучила ее в детстве, именно ее она пыталась постичь, когда часами вглядывалась в Гришино лицо. Это было то самое томление духа, которое не давало покоя.

Леночку считали веселой и легкомысленной, потому что она любила смеяться и подшучивать над всеми – над кем можно и над кем нельзя. У нее было много романов и пикантных историй, которыми не любая красавица похвастается. В конце концов, она даже вышла замуж, но никто так и не догадался, какую тайну носила она в себе.

Лишь ее институтский педагог, у которого она училась технике рисования, заметил, что она изменила стиль. Но стиль время от времени меняли почти все его ученики, поэтому перемена никого не удивила.

– Люблю… – бормотала она, засыпая рядом с мужем. И лежащий рядом Костя думал, что произносимое женой слово предназначается ему.

Елена выбрала именно Костю – потому что он меньше всего походил на ее героя. На Гришу.

* * *

– Боже мой, на кого ты похожа! – с безнадежным отчаянием провозгласила Анна Георгиевна, впуская Лару в дом. Этими словами и этими интонациями она встречала дочь каждый раз, но все равно Лара никак не могла к ним привыкнуть.

– Да что такое? – испугалась она, быстро распахнув дверцу старого шкафа, стоявшего в прихожей. На нее резко пахнуло запахом нафталина, перемешанным с запахом скипидара, – мать хранила в шкафу бытовую химию. Кривое желтое зеркало отразило стильную красавицу в маленьком черном платье, с открытыми на всеобщее обозрение руками, ногами и плечами, все остальное лишь формально было спрятано за тонкий полупрозрачный трикотаж. – Вроде все в порядке…

– Бледная, как смерть, – с мстительным удовольствием произнесла Анна Георгиевна, проводя шершавой ладонью по Лариному предплечью. – Ты что, заболела?

– Ма-ама! – Лара стряхнула с ног черные лодочки на немыслимых шпильках и босиком прошлепала в кухню. – Ты же знаешь, это естественный цвет моей кожи.

– Не хочу ничего знать – лето на дворе, солнце, а ты совершенно белая. Вы там в подвале, что ли, живете?

– Мы живем на шестом этаже, мамочка, у нас очень милая квартирка. Приезжай в следующие выходные…

– Вот еще! – фыркнула Анна Георгиевна. – А помидоры кто на даче поливать будет?

– Да плюнь ты! Я на рынке тебе помидоров куплю, сколько хочешь.

– С нитратами? – злорадно спросила она. – Нет уж, спасибо. А этот что, в выходные работает?

– Да нет же, в выходные он всегда дома, как раз повидаетесь. Кстати, тебе привет от Игоря, он тоже очень звал в гости.

– Так я и поверила!

Анна Георгиевна еще не видела нового жилья своей дочери – ей очень хотелось оценить его, но сама мысль о том, что в квартире присутствует еще чужой, совершенно лишний, не подходящий для ее дочери человек, вызывала у нее возмущение.

– Чем угостишь, мамочка?

– Сегодня голубцы сделала.

Лара ненавидела голубцы, но отвязаться от Анны Георгиевны было невозможно, отказ воспринимался как личное оскорбление.