– Меня зовут Луиза, – объявила она. – Я выросла в этом районе. Здесь был дом моей бабушки, мы здесь жили.

Арес улыбнулся ей.

– А это?

– Апельсиновый пирог? По рецепту Анны.

– А это кто?

И тогда Луиза поняла, что Арес ничегошеньки не знал о ее жизни, но она тут же почувствовала, что он – ее человек, и ей захотелось все ему рассказать.

Надо было с чего-то начать, вот она и начала с истории Анны, а потом рассказала историю своей бабушки и еще одной их подруги Ирини, у которой есть ларек на площади.

– Они все вместе меня вырастили, – заключила она. – Хотя я и осталась без мамы, зато бабушек было три. Виктория и две ее заместительницы. Анна брала меня с собой в театры и на концерты, Ирини – на шествия и митинги, а Виктория разыскивала меня, потому что пора было делать уроки.

Арес рассмеялся, и Луиза подумала, как бы он не принял ее за полоумную с манией болтать о чем попало. Однако Арес спросил, чем Луиза занимается, и слова снова хлынули из нее потоком. Она рассказала про фламенко, про свою жизнь в Севилье, про мечту, отложенную в долгий ящик из-за болезни Виктории.

– Пожалуй, ты просто была не готова, – заметил Арес, и Луиза остолбенела. – Жаль, – добавил он, – я бы очень хотел увидеть, как ты танцуешь фламенко.

В последние три года она привыкла к мысли, что с фламенко покончено, как тут закрутилась беседа с незнакомым мужчиной, и вот спустя час он уже побудил ее заново все обдумать. Будто выпал один-единственный маленький камушек – и все здание, сооруженное Луизой, обрушилось. Теперь рядом со всеми ответами, в которых она была твердо уверена, стояло по вопросительному знаку. Она прекратила танцевать, потому что вернулась в Афины ради бабушки. Она не уехала потом в Севилью, потому что не было ни денег, ни настроения. Она не вступала в отношения, потому что предпочитала оставаться свободной и ей было хорошо и в одиночестве. Но почему она на самом деле прекратила танцевать, почему отказалась от возвращения в Севилью? Почему боялась серьезных отношений?

Вечером, когда все ушли, а труппа объявила, что премьера состоится на следующей неделе, Луиза заперла дверь, достала из кармана блокнотик с заказами и просидела час наедине с собственными мыслями. Она будто загрузила свою жизнь в стиральную машинку. Все закрутилось, перевернулось вверх тормашками. Луиза выключила свет и села за столик, стараясь дочиста отмыть память от всех «почему», «хочу» и «боюсь». Они гордиевым узлом стягивали ее душу, вынуждая забыть о сокровенных желаниях. До сих пор ей удавалось объяснить для себя что угодно, и вдруг оказалось, что достаточно одного мужчины, одного вопроса, одной улыбки, чтобы все рассыпалось, как карточный домик.

– Отличный апельсиновый пирог. Спасибо тебе. С меня причитается, – сказал ей, уходя, Арес.

– Что читаешь? – спросила Луиза, чтобы хоть чуть-чуть его задержать.

Арес вернулся и показал ей обложку. Антология поэзии.

– Большевата, – заметила Луиза. – Наверное, тяжело с собой таскать.

– Я не выпендрежник, просто у меня не так много времени для чтения. Моя дочка называет эту книгу Кирпичом. Ладно, я пойду. Ты пока подумай, чего бы тебе хотелось – как мне тебя отблагодарить. А потом скажешь.

– Стой, я придумала, чего хочу.

– И что же?

– Стихотворение, – ответила она.

Арес взял из ее рук блокнот с заказами и карандашом написал в нем две строчки. На прощанье он пообещал как-нибудь снова заглянуть на кофе. Луиза положила блокнот в карман. Она хотела прочитать, когда останется одна. Вот как-то так и началось ее ралли по шоссе, ведущему в прошлое.

Луиза заперла за собой дверь. Прошла мимо закрытого ларька Ирини – жаль, разминулись на несколько минут – и начала подниматься в горку. Надо найти Анну. В голове крутились две строчки с белой страницы:

Грезы знаменуют

отсутствие границ[44].

Из ничего сотворяется рай

Я села и записала в дневнике все, что случилось за последние дни. Теперь перечитываю и не знаю, правильные слова я нашла или нет. Получилось ли сказать то, что хотела. Это трудно объяснить. Может, потому что я и сама не все понимаю. Наверное, вышло бестолково, но ведь я просто запуталась, потому запутанно и пишу. Но есть одно, что мне кристально ясно.

Я не хочу, чтобы мой папа водился с Сумасбродкой. Он настаивает, чтобы я так ее не назвала, потому что ее, мол, зовут Луиза. И тогда меня еще сильнее распирает от злости. Ладно, говорю я ему, она Сумасбродка Луиза, и тогда наступает папина очередь злиться.

Все же до сих пор было хорошо. Но как только С. Луиза вошла в нашу жизнь, все изменилось. Папа постоянно выскакивает из дома то за табаком, то за газетами, то ради прогулки. Но я-то знаю, что он ходит в Театр. Даже не думала, что он настолько интересуется театром. Позавчера он сказал мне:

– Хочешь пригласить Афину в гости?

Сперва я чуть не подпрыгнула от радости. Это же здорово – позвать подружку домой. Но потом я поняла, что папа тем временем будет в Театре, и разозлилась.

– Что такое? – спросила меня Афина.

Я не хотела говорить, что меня раздражают папины прогулки. Ведь чего мы с ним хотели? Побольше быть вдвоем. Хотя он об этом мечтал, пока не нарисовалась Луиза. Вот так папа с его новыми знакомствами испортил мне вечер. Правда, мы отлично провели время с Афиной, и я на время забыла про все это, но потом увидела, как папа опять идет с этой бесячей, прилипшей к лицу улыбкой, и поняла, что потеряла его навсегда.

– У тебя классный папа, – сказала Афина. – Все время шутит и смеется.

Да, хотела ответить я, вот только это не мой папа. Это кто-то другой. Какой-то другой папа. В общем, я приняла решение. Я буду всем своим видом показывать, что сержусь, пока до него не дойдет, что Луиза нам не подходит. В конце концов я не выдержала и рассказала все Афине, но у нее в голове только актеры из телевизора и автографы.

– Вот это тебе повезло, – заявила она мне. – Если твой папа замутит с Луизой, ты сможешь ходить в Театр, когда захочешь. Хотя погоди, есть новость и получше. Если он на ней женится, это будет ваш собственный Театр. То есть Театр моей лучшей подружки. Как же замечательно. Я возьму автографы у всех актеров до единого.

Она все говорила и говорила, но я не слушала. Я думала над ее