Я опять начал дышать и даже открыл глаза, машина мчится мимо построек барачного типа и ангаров, начинает выполнять поворот, резко тормозит, как будто села на авианосец, перестает реветь и только прыгает дальше, неуклюже, но степенно, тогда как по покачивающимся крыльям пробегают свет и тени, вызывая нервную дрожь облегчения.

Ага, говорит внутренний голос и добавляет: ну, значит, все в порядке.

Что я искал в Осло? Для себя ничего: я был телохранителем Луи Хальбхерра. Как я им стал?

Через три года после того собрания в деревне мы встретились вновь, на сей раз в столице, причем на одном благотворительном банкете в пользу обитателей ночлежных домов. Он исполнял роль главного устроителя вечера, я подвизался на кухне и был на подхвате у кельнеров. Дистанция между нами увеличилась еще больше, но когда я наполнял его бокал, воспользовался случаем и сказал: вино из Македонии, – он тотчас же узнал меня:

– Смотрите-ка, наш белорус!

За это время наша страна во многом сдала свои позиции, и Луди сумел извлечь из этого для себя пользу. После того как он произнес речь и все переключились на кофе, он поманил меня, помощника кельнера, к своему столику. Рядом стояла телекамера, она жаждала текста, и тогда Луи осведомился о состоянии философии в нашей стране, а вдоволь позабавившись над сменой мною профессии, поинтересовался, как обстоят дела с захватами. Я добавил ему радости, сказав, что ношу теперь пояс «Ивана Грозного», поскольку являюсь чемпионом мира во всех видах боевых искусств.

– И это было источником твоего существования? – засмеялся он. – Послушай, – сказал он, – нет ли у тебя желания прибиться ко мне? Мне нужна личная охрана.

То, что я попросил время подумать, было только уловкой, чтобы набить себе цену. Но когда Луи покончил с ангажементом в пользу бездомных, я сказал, придерживая над ним зонт, когда он залезал в машину:

– Я готов принять твое предложение.

Не сразу сообразив, о чем речь, он снова засмеялся.

– Ты еще на школьном дворе часто клал меня на лопатки! Зайди утром к фройляйн д-р Грунхольцер, это моя генеральша. Наберись духу и веди себя скромно. Другого пути к телу шефа нет – только через нее.

Я не делал никаких попыток расположить к себе фройляйн д-р Грунхольцер, седовласую даму с высокой прической, и, похоже, ей это понравилось. Ее шефа зовут Браухли, сказала она, многозначительно добавив: и о принципе отсутствия он не имеет ни малейшего представления.

– Вы, надеюсь, серьезный человек, – сказала она, не глядя на меня.

– Мне следует научиться опасаться вашей иронии.

Она женщина эмансипированная, интеллектуальная, религиозная – прямо держит спину и потому сохраняет свою спортивную фигуру. Обрела она ее, будучи членом женской национальной сборной по горнолыжному спуску. С Луи Хальбхерром она познакомилась на соревнованиях экстра-класса и тут же взяла его под свое крылышко: тридцать лет назад этот спорт еще не был поставлен на профессиональную основу. Луи тогда было двадцать, и он был четвертым среди швейцарских горнолыжников того года. Это место он подтвердил и на Олимпийских играх в Северной Америке, неблагодарная «кожаная медаль», и это в гигантском слаломе, где у него и так был малый вес; но его отец всегда и везде хотел только самого лучшего для своего сына, и Луди должен был этому соответствовать. К сожалению, его коленные суставы долго такой нагрузки не выдержали. Уже в двадцать два он заработал популярную среди спортсменов инвалидность. Его свадьба с дочерью бизнесмена-католика – смерть репутации? – считалась образцом карьерного трюкачества; к несчастью, его отца, занявшего к этому времени пост председателя совета общины, хватил во время свадебного пира удар, и он умер. Вот тут-то и пробил час Эрики Грунхольцер. Она вошла в жизненные сферы Луди Хальбхерра и неумолимо впрыснула в них то, чем владела в избытке: целеустремленность, силу убеждений, энергию. В период занятия спортом за спиной пары поговаривали об их романе, что никак не вязалось с их внешними данными и тогда: худосочный Луди рядом с мощной фигурой спортсменки, которая время своих железных тренировок без труда комбинировала с такими же образцовыми занятиями в Санкт-Галлене. Но и она всегда хотела только самого лучшего для него, меньше всего думая о его фигуре. Одно дело – супруга в доме, другое – Грунхольцер на все времена: таково было разделение труда по ковке счастья для Луди, ради чего она изгнала из их жизни все второстепенное. Однако брак Луди начал давать сбои даже под градом навалившихся на него общественных обязанностей, самым естественным образом теснее привязывавших его к жене, которая вела все его текущие дела. Она частично подталкивала его, частично сопровождала сама из одного ведомства в другое, управляла параллельно недвижимостью епископства в Базеле и Лугано и служила в христианско-демократической партии казначеем. То, что она настаивала на титуле «фройляйн д-р», страшно занимало бульварные газетки со всеми подробностями дела, не меньше и само обоснование этого: степень доктора она заслужила, а «фройляйн» она все еще рассматривала как признак принадлежности к дворянскому роду, ей приятнее быть фройляйн с бойцовскими качествами, чем робкой мужней женой. С тех пор грошовые газетенки называли ее «аббатисой», а про ее мужа, которого она «вывела в люди», писали, что ему не до смеха.

Но даже и с ней не удалось бы осуществить turnaround[36]положения хромающих на обе ноги христианских демократов: это оказалось бы возможным только после гибели Швейцарии в объединенной Европе. Аббатиса своевременно перекрасила Луди под европейца и позаботилась о том, чтобы он стал не только министром спорта и туризма, но и министром по делам семьи.

Тут ей очень пригодились ее связи с христианскими демократами на ключевых постах в ЕС, и, возможно, Браухли был недалек от истины в своем главном подозрении относительно римского заговора. Конечно, он шпионил за фройляйн д-р Грунхольцер, его шефиней в министерстве, с таким же страстным рвением, как и она за ним. Но острые стрелы ее рафинированного ума были ему не по зубам. «Европейцы поверят сами в себя только тогда, когда снова станут верить в Бога, и мы должны им показать, где и в какой угол Он забился».

И вот Луи Хальбхерр принялся показывать всякой публике, любому собранию избирателей, где прячется Бог. Набожный и одновременно немного фамильярный стиль речей стал его отличительным признаком, и генеральша сумела так выбрать time для назначения его министром по делам семьи, что его развод стал достоянием общественности только через неделю; ему оставалось только усовершенствовать свое знание английского языка. Вскоре Европе понадобится ее первый президент. Почему бы ему не зваться Луи Хальбхерр, подумала Грунхольцер – к тому времени он станет желанным кандидатом для увеличивающегося сегмента разведенных избирателей и предстанет миру как истинный христианин. Прежде чем он пожертвовал ради политики своим личным счастьем, он уже зарекомендовал себя как добросовестный служащий в свите министра, как убежденный сторонник раздельного сбора мусора, как успешный спортсмен, как заявлявший о своей солидарности президент братства милосердия, как активный поборник христианской Церкви, как сверхактивный куратор попечительского совета. Кто будет искать Абервилен в Интернете, того линк отошлет к «Silver World», и он тут же узнает почерк аббатисы. И пока из компьютера будет пикать диско-вариация народной музыки «Там, где высятся горы», а перед взором юзера жеманно кивать своими макушками высокие ели в национальных блузках и юбочках, линк «History», которому выпала высокая честь, укажет, кому эта честь принадлежит по праву: It was the former Giant Slalom Champion Louis Halbherr who, now serving his country as minister of family, tourism and sports, put Aberwilen on the map without selling out its quiet charm – it is just the place for ecology-minded seekers of paradise.[37]