Даже со своим слабым зрением я видела малиновый поток, текущий из морщинистых чресл. Красный ручеек, собирая частицы табачной слюны, струился по слегка наклонному полу к ржавому центральному стоку. В нем же исчезали прочие обильные жидкости лежащего человека. Я проследила за его взглядом и движением руки, и мои худшие страхи подтвердились: он определенно хотел рассмотреть книгу.

Я сделала еще шаг и ногой в «басс виджунах» наступила на потерянные очки. Хотя, придавленные моим весом, они перестали быть моими очками, да и вообще очками. Громкий щелчок и треск пластика заставили старика обернуться в мою сторону.

«Бигль» валялся на жутком полу драгоценными страницами вниз. Из укрытий в глубинах повествования мистера Дарвина высыпалась скудная коллекция цветов и листьев. Спокойно пролежавшие десятилетия, крохотные соцветия теперь были раскиданы и усыпали тело поверженного извращенца. Я испуганно рванула вперед, быстро преодолела короткое расстояние и наклонилась, чтобы схватить свою бумажную собственность.

В тот момент, когда мои пальцы сомкнулись на кромке книги, ее ухватила и рука психа. Он не отпускал ее целую ужасную вечность. Мы – я и этот неведомый Другой – боролись мрачно и упорно. Я все никак не могла рассмотреть его лица, скрытого растрепанными волосами. Его рука ослабла, а пальцы – нет, и я потащила незнакомца к себе. Это был старик: старый человек со впалыми щеками и тусклыми слезящимися глазами. Грубые скулы и подбородок как у тотемных фигурок, которые умельцы вырезают бензопилами и продают возле бензоколонок на севере штата. Сухие цветы – старинные фиалки и анютины глазки, допотопные наперстянки, веточки лаванды, засушенные бархатцы, хрупкий четырехлистный клевер, – все они сохранили свои краски с тех давно ушедших летних месяцев. Месяцев до моего рождения. Сбереженные книгой ромашки и астры лежали под стариком, их последний угасающий аромат наполнял зловонный туалет сладостью.

Я наконец вырвала книгу, отступила на шаг, но заставить себя сбежать не смогла. Среди цветов и разбитых стекол раскинулась бабочка – расплющенная и мертвая. Это была огненнокрылая бабочка моей великой мечты естествоиспытателя, мой собственный вид: Papilio madisonspencerii. Но при более близком изучении она оказалась не алой и не бабочкой, а всего лишь белым мотыльком, пропитавшимся быстро вытекавшей кровью незнакомца.

Человек, усыпанный цветами и на цветах покоящийся, указал на меня дрожащей рукой. Бледные стариковские губы дернулись, произнося какое-то слово, но звука не последовало. Они шевельнулись снова и на этот раз проговорили:

– Мэдисон?

Моя рука, державшая импровизированный нож, невольно разжалась, длинный кусок стекла, плотно обмотанный с одной стороны купюрами, выпал. Загрубелые стены в рубцах многослойных граффити отозвались хрупким звоном чего-то ломкого, рассыпающегося на миллион кусочков. Брызнули осколки, бумажные деньги опали в бегущую кровь. Носом я ощущала воздух, дышать которым не хотела бы.

Знакомый помятый пикап на парковке. Лучший папа на свете.

Леонард велит нарвать цветов для моего папы.

Стариковские губы прошуршали:

– Малышка Мэдди?

Сердце взяло верх над головой, и я приблизилась – приблизилась настолько, что рассмотрела, как алым пропитываются его штаны и перед рубашки. Старик протянул дрожащую руку, и моя рука, теперь без оружия, встретила его на полпути. Наши пальцы переплелись, его кожа была холодной как лед, несмотря на летний зной. Это был муж бабушки Минни. Это был Папчик Бен, мой дедушка. Его непослушные губы едва шевелились:

– Ты убила меня, злое дитя… Не думай, что за такое сможешь избежать ада! – Он шипел: – Ты обречена вечно гореть в озере негасимого пламени!

Его костлявые пальцы стиснули мою ладонь. Будто повторяющаяся песня зяблика… будто шум прибоя на галапагосском пляже, раздавалось:

– Ты – грешная, подлая девочка… Мама и бабушка возненавидят тебя за то, что ты разбила их сердца! – хрипел он.

Снова и снова, с каждым предсмертным словом мой Папчик меня проклинал.

21 декабря, 9:17 по центральному времени

Засада в туалете: последствия

Отправила Мэдисон Спенсер ([email protected])

Милый твиттерянин!

Моя мать как актриса терпеть не может позировать для фотопортретов. Вот модели, говорит она, способны передать образ через застывшее выражение, а актрисе надо пользоваться жестами, тоном и громкостью голоса. Неподвижный беззвучный образ – это редукция, это лишенный вкуса и запаха безупречный снимок вкуснейшего тофу, жаренного в каджунской приправе на мескитовых углях. Вот до чего абсурдным кажется сводить смерть Папчика Бена к записи в блоге. Всего лишь к словам. Чтобы ты как следует ощутил происходившее, мне пришлось бы не давать тебе читать эти строки, а макнуть твои руки в его остывающую кровь, усадить подле него на заляпанный грязью бетон и держать его пальцы, пока те окончательно не похолодеют. Тебе пришлось бы поднести самый большой осколок разбитых очков к раскрытому дедушкину рту и молиться, чтобы стекло хоть чуточку запотело. Не то чтобы родители когда-либо учили меня молиться. Подгоняемые дикой паникой, твои ноги бросили бы тебя за коричневую дверь туалета, пронесли по дорожкам, по мягким ступеням выжженной травы, твои подошвы прошлепали бы через парковку, и на кромке шоссе ты стал бы размахивать руками, пытаясь привлечь хоть чье-нибудь внимание. Ты бы беспрерывно рыдал, не слышал ничего, кроме вопля, с которым твои легкие вбирают и выпускают воздух. Не задумываясь, ты бы стал скакать марионеткой между полосами сигналящих и моргающих фарами грузовиков и легковушек; ты проделал бы все это, ничего ясно не различая. Ты размахивал бы перепачканными кровью руками, будто красными флагами, и умолял бы хоть кого-то из взрослых остановиться.

Тебе пришлось бы вернуться ни с чем и увидеть свое искаженное, поцарапанное отражение в пряжке, которую моя мама подарила своему отцу в прежней жизни, до того, как стала кинозвездой. Чтобы полностью ощутить то, что пережила я в тот долгий день, тебе пришлось бы смотреть, как набухают от крови сухие цветы. Некогда блеклые, теперь они пылали. Ромашки и гвоздики, ожившие через десятилетия после того, как были сорваны, – ты глядел бы, как они возвращаются к жизни, расцветают оттенками алого и розового. Крохотные вампиры.

Даже если бабушка только кипятила в кастрюле воду, она потом непременно мыла эту кастрюлю, прежде чем убрать в буфет. Вот какова бабушка Минни одним словом: хрупкая. Сказать ей правду я не могла.

Представь себя главным свидетелем того, о чем никогда и никому не сможешь рассказать. Особенно тем, кого любишь. Мне открылась дорога в ад. Вот почему я знаю, что я – зло. Вот секрет, который я таила от Бога.

21 декабря, 9:20 по центральному времени

Какашечная защита

Отправила Мэдисон Спенсер ([email protected])

Милый твиттерянин!

Позже полицейские назвали случившееся преступлением на почве ненависти. Мне хотелось поправить их и деликатно объяснить, что смерть дедушки Бена была скорее несчастным случаем. Возможно, невезением на почве ненависти. Однако я не посмела. Прежде чем смерть вообще хоть как-то назвали, у нас не было никаких известий. Бабушке Минни пришлось начать действия первой и совершить серию осторожных звонков, чтобы навести справки.