Мать его была женщиной необыкновенной. Ей снились чрезвычайно живые сны, и временами ей казалось, что она может заглянуть в будущее или увидеть нечто, происходящее далеко от нее. Родись она мужчиной, перед ней открылось бы множество дверей, ее ждала бы великая судьба. Однажды ей приснился одноногий, одноглазый старик, прячущийся в каком-то сарае. Он чувствовал, как стынут его члены, как холод сжимает горло, и смеялся, словно с ним в жизни не происходило ничего столь же занимательного. Но прежде чем тот отдал Богу душу, она проснулась.

Ее увлекало то одно, то другое. Она тайком вскрывала трупы, благо их было вдосталь – война длилась уже так долго, что успели состариться люди, никогда не знавшие мира. Она изучала мышцы, фасции, нервы, в промежутке родила пятерых детей, трое из которых выжили – но тут ей на голову упала черепица. В этом не было ни Божьего промысла, ни воли судьбы: просто кровельщик попался неумелый, – и поминай как звали.

…Отец ее сперва был разбойником. Мать его бросила, и воспитывала его крестьянская чета, нуждавшаяся в дешевой рабочей силе. Кормили его скудно, и вскорости он сбежал.

Лесов вокруг было просто невообразимое множество. Леса не подчинялись законам; тех, кто решался туда забрести, не хранил Господь и не мог защитить ни один князь земной. Некоторое время он грабил путников и спал в норах, пока однажды перед ним не предстала ведьма – уродливое создание, укрытое копной волос и усеянное бородавками, на треть жена, на треть муж, на треть – рогатый кабан. Она жрала что-то маленькое, окровавленное, может быть, олененка, а может, и человеческого детеныша – посмотреть он не отважился. Ведьма подняла голову: глаза у нее были ядовито-зеленые, зрачки – крохотные точки. Он понял, что та видит его насквозь и никогда не забудет. И бросился наутек, прерывисто дыша. Ветки хлестали его по лицу. Настала ночь, за ней новый день. Не помня себя от изнеможения, он достиг городских стен.

Там он остался и стал управляющим – домами, полями, имениями. Родил девятерых детей, из которых выжили лишь три девочки. Завел друзей, заработал денег и жил так, словно позабыл, что проклят. Дочерей своих он воспитывал, как сыновей, и гордился ими. Они повыходили замуж и подарили ему внуков. Семейство их слыло добрыми католиками, как и весь город; каждое воскресенье он ходил в церковь и покупал у священника вечное благо для своей души. Поговаривали, что скоро начнется война, но он в это не верил. Но однажды ночью ведьма явилась ему: он видел ее совершенно ясно, хотя в комнате было темно, а сама она была чернее ночи. Его нашли на следующее утро – и поминай как звали.

Отец его был наставником на службе у графа Шуленбурга. У графа была дочь, между ними шла тайная переписка, были клятвы и планы побега вдвоем за море, где якобы открыли новые земли – что, правда, могло оказаться и сказкой, откуда им было знать наверняка? Общая судьба имела в их глазах огромное значение – совместное будущее представлялось им так ясно, словно было описано в книге.

Но когда выяснилось, что графская дочь беременна, учителя подкараулили на улице двое мужчин и так измолотили железяками, что он испустил дух. Родила она тайно, ребенка у нее забрали, а ее саму выдали замуж за местного аристократа, который так никогда и не узнал, что был у нее не первым.

Несколько лет спустя она удалилась в монастырь в Пассау, где принялась за комментирование воззрений Аристотеля об облаках. Бог, поясняла она, не существует вне мира; он и есть мир, и именно поэтому у мира нет ни начала, ни конца. Кроме того, Бога нельзя назвать ни плохим, ни хорошим, поскольку он наполняет собой все вещи; поэтому же не существует ни случайности, ни рокового стечения обстоятельств – ведь мир, в конце концов, не театральная пьеса. Ее рассуждения знали бы по сей день, если бы рукопись не пожрали клещи.

Отцом злосчастного наставника был священник. В том не было ничего дурного – Лютер еще не приколотил к церковным вратам свои тезисы, и Святой престол относился к этому спокойно. Детей у него было множество. Он провожал в последний путь чумных, соборуя их и пуская им кровь, и от кровопотери те умирали еще быстрее.

То были не самые лютые времена черной смерти. Бубонная чума шла на спад, серьезные эпидемии случались много южнее, но через кровь одного из больных он все-таки заразился. Он ждал этого; практически никто из тех, кто имел дело с чумными больными, долго не протягивал, и к смерти он готовился едва ли не с облегчением. У его одра возник одноглазый, одноногий старик, потрепанный жизнью и изборожденный морщинами, положил свою тяжелую десницу ему на плечо и пробормотал нечто нечленораздельное – казалось, он забыл человеческий язык. Так, хромая и бормоча, он и отправился восвояси.

Отцом священника был зажиточный крестьянин, владевший большим наделом земли. Человеком он был радостным, хотя никто не знал, почему, и любил играть со своими детьми. Многие из них почили рано, и, стоя у их маленьких могилок, он думал, что все-таки правильно у людей повелось не любить своих чад с ранних лет.

Он никогда не покидал своего двора; не ропща, платил подати. Время от времени являлись люди, пришедшие издалека и державшие путь еще дальше, но они казались ему бесплотными, словно призраки. Однажды появился старый человек, у которого был только один глаз и только одна нога, и заявил, что он якобы его родственник. Он задержался на несколько недель, много ел и по ночам пугал своими криками батраков. Потом взял свои костыли и уковылял прочь.

Однажды ночью крестьянина охватило такое чувство, будто его прокляли, и на него напал такой страх, что он больше никому не мог взглянуть в глаза – ни жене, ни батракам, ни детям. Некоторое время его мучило желание встретиться хоть с кем-то взглядом, но он знал, что ему следует противиться, дабы не попасть в ад. Но противиться он не смог. Затем какое-то время снова мог, потом опять нет. Умирая, он горько плакал от страха перед геенной огненной. Его старший сын, только-только рукоположенный в священники, хотел знать, что в конце концов случилось с душой его отца – но тот скончался, и поминай как звали, а стало быть, никто этого никогда не узнал.

…Его отец тоже был крестьянином и никогда не покидал своего двора. Время от времени являлись люди, пришедшие издалека и державшие путь еще дальше, но ему этого не хотелось.

И отец его отца был крестьянином и никогда не покидал своего двора. Время от времени являлись люди, пришедшие издалека и державшие путь еще дальше, но ему этого не хотелось.

Отец отца его отца тоже был крестьянином и никогда не покидал своего двора. Время от времени появлялись люди, пришедшие издалека и державшие путь еще дальше, но ему этого не хотелось.

И его отец тоже был крестьянином и никогда не покидал своего двора. Пускаться в путь ему вовсе не хотелось – он не понимал, что заставляет людей странствовать, как если бы повсюду не было одних и тех же деревьев, холмов и озер. Он возделывал землю, старался не видеться с сестрами, рано скончался – и поминай как звали.

Его отец тоже был крестьянином, никогда не покидал своего двора и обзавелся большим потомством. Двое детей – девочки – появились на свет разом и были похожи друг на друга, словно две ипостаси одного человека. Что за чертовщина? Да и священник сказал, что это дурное предзнаменование. Мать молила Господа о милости. Утопить дочерей он так и не решился. Те выросли и вышли замуж за крестьян из ближайшей деревни. Он дал им хорошее приданое. Их дети ни капли не были похожи друг на друга.