нашептана его собственным сознанием, внушающим ему, что он во всем прав. Не только психически нездоровые люди вроде господина Б. слышат голоса в своей голове. Мы все их слышим. Прислушайтесь к себе. Какой-то голос прямо сейчас озвучивает для вас эти строчки, еще и комментируя их по ходу. Несовершенные персонажи и люди в реальной жизни зачастую сбиваются с пути, прислушиваясь к своему внутреннему голосу, который создается отвечающей за речь совокупностью нейронных связей, располагающихся главным образом в левом полушарии вашего мозга. Доверять этому голосу не стоит.

Дело не только в том, что он транслирует нам всю эту лестную героизирующую полуправду. Рассказчику не стоит доверять, поскольку у него нет доступа к настоящей правде о нас. У нас возникает ощущение, что этот голос управляет нами. Воплощает нас. Но это не так. Потому что «мы» – это наши нейронные модели. Наш внутренний рассказчик всего лишь наблюдает за тем, что происходит в протекающей в наших головах контролируемой галлюцинации, в том числе и за нашим собственным поведением, и пытается объяснить увиденное. Он связывает все события вместе, создавая одну согласованную историю, рассказывающую нам о нашей природе и причинах поступков и чувств. Он помогает нам чувствовать себя у руля этого захватывающего нейронного шоу. И нельзя сказать, что он нас обманывает. Он производит конфабуляцию[179]. Согласно объяснению исследовательницы философии психологии Лизы Бортолотти, когда мы конфабулируем, «мы рассказываем вымышленную историю, в то же время будучи убежденными в ее правдивости»[180]. И мы постоянно конфабулируем.

Этот настораживающий факт был выявлен в результате серии знаменитых экспериментов[181] нейропсихологов Роджера Сперри и Майкла Газзаниги. Их исследования должны были дать ответ на необычный вопрос – что произойдет, если передать мозгу какое-нибудь указание, при этом скрыв его от внутреннего рассказчика? Скажем, вам удалось передать мозгу испытуемого следующую инструкцию: ИДТИ. И испытуемый пошел. При этом внутренний рассказчик[182] не рассказывает ему, почему он идет. Каким образом тогда испытуемый вообще объяснит происходящее? Будет ли он идти как зомби? Просто пожмет плечами? Какова будет его реакция?

Поскольку комплекс нейронных связей, обуславливающий существование рассказчика в нашем сознании, располагается преимущественно в левом полушарии мозга, исследователям нужно было найти способ передать информацию в правое полушарие и надежно скрыть ее там. А значит, необходимо было привлечь пациентов с так называемым расщепленным мозгом – эпилептиков, которым в ходе лечения рассекли сплетение между полушариями[183]. Если не считать эту особенность, они жили как абсолютно обычные люди.

Исследователи так и поступили. Они продемонстрировали карточку с надписью «ИДТИ» пациенту с расщепленным мозгом таким образом, чтобы он смог увидеть ее только левым глазом. Информация в соответствии с устройством нашего мозга поступила в правое полушарие и, поскольку связи между полушариями были разорваны, там и осталась, скрытая от рассказчика.

Что же произошло? Испытуемый встал и пошел. Когда экспериментаторы спросили, зачем он поднялся, он ответил, что «собирается сходить за колой». Его мозг проанализировал происходящее в его нейронном мире и создал причинно-следственную связь, чтобы объяснить увиденное. Он произвел конфабуляцию. В реальности он понятия не имел, зачем потребовалось вставать и куда-то направляться. Но мозг моментально изобрел совершенно правдоподобную историю для объяснения происходящего; историю, в которую его владелец безоговорочно поверил.

Это происходило вновь и вновь. Когда безмолвному правому полушарию пациентки показали изображение девушки в стиле пинап, она хихикнула. Она свалила вину на их «забавный аппарат». Когда безмолвному полушарию другой женщины показали видео, на котором человека толкают в огонь, она сказала: «Я точно не знаю почему, но я немного испугана. Чувствую нервозность. Наверное, мне не нравится эта комната. Или вы. Вы заставляете меня волноваться. Вообще-то мне нравится доктор Газзанига, но сейчас он почему-то меня пугает».

Работа внутреннего рассказчика, пишет Газзанига, заключается в том, чтобы «искать объяснения или причины событий»[184]. Иными словами, заниматься сторителлингом. Причем факты, хотя они и не будут лишними, не слишком важны: «Вас удовлетворит первое же правдоподобное объяснение». Наш внутренний рассказчик не имеет встроенного доступа к нейронным структурам, которые в значительной степени (есть мнение, что и полностью) управляют нашими чувствами и действиями. Поэтому он вынужден оперативно набрасывать более-менее осмысленную историю, обычно героического характера, объясняя наше поведение и его причины.

Благодаря этим открытиям, пишет профессор Николас Эпли, «ни один психолог больше не попросит людей объяснить причины их собственных мыслей и поступков, если только ему не хочется послушать историю»[185]. Именно поэтому, по словам Леонарда Млодинова[186], его знакомый нейробиолог заметил, что годы психотерапии помогли ему выстроить ценную историю[187] о его чувствах, мотивациях и поведении, «но можно ли ее назвать правдивой? Может, и нет. Настоящая правда хранится где-то в моих таламусе и гипоталамусе, в амигдале, куда я никогда не получу сознательный доступ, как бы много ни всматривался вглубь себя».

Жуткая и при этом увлекательная правда человеческого существования заключается в том, что никто не знает ответа на главный вопрос, если задаться им в отношении самого себя. Мы не знаем, почему совершаем поступки, которые совершаем; почему чувствуем то, что чувствуем. Мы конфабулируем в попытках понять причины депрессии, или когда обосновываем наши нравственные убеждения, или когда объясняем, чем нас зацепила любимая мелодия. Нашим самоощущением мы обязаны весьма ненадежному внутреннему рассказчику[188]. Нас заставляют поверить, что мы полностью управляем собой, что мы действительно знаем самих себя, но это не так.

Вот почему жизнь иногда превращается в изматывающую борьбу, а мы разочаровываем сами себя необъяснимыми и саморазрушительными выходками. Вот почему испытываем шок, когда неожиданно произносим нечто незапланированное. Вот почему замечаем, что браним себя, ободряем или восклицаем: «О чем я вообще думал?!» Вот почему приходим в отчаяние от самих себя, вопрошая, научимся ли когда-нибудь на своих ошибках.

Когда дело касается историй, главный вопрос может возникать внезапно и оставаться актуальным до самого конца благодаря тому, что герои сами не знают на него ответ. Истина о себе открывается им шаг за шагом, под давлением драматического развития событий. Сюжет может повернуться так, что сами герои поразятся тому, кем же они оказались. Каждый раз, когда вы читаете что-нибудь вроде «она поймала себя на мысли» или «он, сам того не желая», вероятно, вы становитесь свидетелями именно этого процесса. Персонажи, равно как читатели и зрители, получают новую пищу для размышлений, приближающих их к ответу на главный вопрос.

Зачастую персонажи представляют такую неразрешимую загадку для самих себя, что, кажется, пребывают в полном неведении относительно подлинной природы собственных чувств