Уроки испанского почти совсем прекратились, но Аквавива не собирался отказываться от услуг Мигеля. Он был с ним неизменно кроток и приветлив, а иногда после урока задерживал его у себя для дружеской беседы.

Ум и познания этого человека казались Мигелю безграничными. Он расспрашивал его обо всем на свете и на все получал четкие ответы. Возвращаясь в свою комнату, Мигель записывал их разговоры.

Как-то раз Мигель спросил его о том, может ли человек юз общаться с Иисусом. Аквавива ответил: «Иисус — это не только Бог, но еще и личность. Для того чтобы общаться с ним, нужно самому стать личностью».

А однажды, когда за окном было сыро и темно и кардинал, похожий на больную птицу, сидел у камина, закутанный в теплую шаль, Мигель задал ему вопрос, над которым размышлял уже давно:

— Почему среди учеников господа нашего Иисуса Христа, которых он сам выбирал, один его предал, другой от него отрекся, третий в нем усомнился? Неужели он не мог предвидеть этого заранее, он, для которого сердца людские были, как раскрытая книга?

— Потому что когда Иисус выбирал учеников, он был человеком. А тебе ведь известно, что люди несовершенны. Совершенен только Бог. Но он тогда не был Богом.

Аквавива вдруг рассмеялся и спросил:

— Как ты думаешь, Мигель, почему Господь не уничтожает дьявола и тем самым все зло в мире? Ведь он всемогущ.

— Потому что даже дьяволу Господь дает шанс исправиться, — сразу ответил Мигель.

Кардинал удивленно посмотрел на него:

— Прекрасный ответ. Мне такое и в голову не приходило. Кстати, я давно хотел тебе кое-что сказать. Я знаю, Мигель, ты любишь многое подвергать сомнению. Но всегда помни о том, что сомнение — это граница нашего сознания, и переступить ее может только слепая вера.

Из письма Мигеля де Сервантеса его брату Родриго: «Вот уже почти два года нахожусь я в Риме. Сначала этот город мне совсем не понравился, и, если бы представилась такая возможность, я бы без колебаний из него уехал. Чтобы почувствовать Рим — нужно время. Его очарование и таинственное обаяние действуют не сразу, а овладевают душой медленно и постепенно. Сегодня я привязан к нему, как к живому существу, и уже не представляю себе жизни в каком-либо другом месте. Я рад, что ты поступил на королевскую военную службу. Не сомневаюсь, что тебе, с твоими способностями, обеспечена блестящая военная карьера».

* * *

Настало время, когда кардинал Аквавива, чувствовавший себя все хуже и хуже, совсем перестал брать уроки. Но он не захотел отпустить Мигеля и продолжал платить ему жалование. У Мигеля появилась масса свободного времени, и он тратил его на прогулки по Риму, все больше проникаясь атмосферой Вечного города.

Однажды он отправился на прогулку поздно вечером, спрятав под черным плащом свою шпагу, — в ночном Риме опасность подстерегает одинокого прохожего на каждом шагу.

Он прошел мимо гробницы императора Августа. Вокруг этого огромного строения сгрудились узкие переулки и глухие тупики — идеальные места для засад и убийств. Рим мрачен здесь. Сквозь красные кирпичи стен проступают пятна сырости и разрушения. Мигель любил древние кварталы, заброшенные памятники, упавшие колонны, обвитые виноградными лозами, и тут же рядом новые дома с вделанными в их стены античными обломками. Рим — город контрастов, придающих ему особый характер. Этим он отличается от остальных городов.

Мигель шел по улице Рипетта, когда услышал шум яростной схватки. Он бросился вперед и в свете полной луны увидел четверых бретеров, напавших на одного человека, который искусно защищался. Он отражал удары умело и ловко, не отступая ни на шаг, с удивительным хладнокровием, как если бы находился в фехтовальном зале.

— Держитесь, синьор, я иду к вам на помощь, — крикнул Мигель, обнажая свой клинок.

Нападающие оказались не из трусливых. Двое из них сразу же повернулись к нему. Мигель, не имевший в дуэлях никакой практики, но хорошо усвоивший теорию, дрался отчаянно. Шпага оцарапала его плечо, но и сам он ранил одного из нападавших. Впрочем, положение было незавидным, и он отступил, прижавшись спиной к стене и с трудом успевая парировать удары.

— Теперь я иду к вам на помощь — услышал Мигель звучный голос, и незнакомец, которому он помогал, сбоку обрушился на его противников. Не приняв боя, они обратились в бегство и скрылись в темноте.

Мигель увидел два лежащих на земле тела и спросил:

— Они мертвы?

— Можете в этом не сомневаться, — ответил незнакомец. — Но я должен поблагодарить вас. Вы вовремя пришли мне на помощь со своей твердой рукой и славной шпагой.

— Вы так великолепно сражаетесь, что, думаю, справились бы и без меня.

— Откуда вы узнали, кто я такой?

— Я и сейчас этого не знаю, — сказал Мигель.

— Тогда ваше мужество делает вам честь вдвойне.

Разговаривая, они вышли на площадь. Здесь горели два факела, воткнутые в кольца, вбитые в стены двухэтажных домиков слева и справа, и Мигель смог наконец рассмотреть человека, с которым его свела судьба. Он был среднего роста, уверенный и спокойный, чувствовались в нем привычка повелевать и равновесие ловкости и силы. Бросалась в глаза изящная небрежность во всей фигуре.

— Вам полагается разъяснение, — сказал незнакомец. — Напавшие на меня люди — это наемные убийцы, подосланные неким герцогом, приревновавшим меня к своей жене. Должен признаться, не без оснований. Этот герцог — неприятный тип, и я передал ему привет, оставив засос на ее прелестной шейке.

Мигель растерялся и не знал, что сказать.

Вдруг послышался лязг оружия, и из темноты возникли несколько всадников.

— Слава богу, Ваше Высочество, — сказал один из них. — Мы получили известие о том, что ваша жизнь в опасности, и бросились вас искать.

— Вы должны были сделать это раньше, Диего, — ответил незнакомец и повернулся к Мигелю.

— Ваше Высочество… — с трудом произнес он, потрясенный.

— Ну, да. Я дон Хуан Австрийский. А как вас зовут, храбрый молодой человек?

— Мигель.

— Просто Мигель?

— Мигель де Сервантес Сааведра.

— Я запомню.

Священная лига, в которую входил Ватикан, готовилась к масштабной войне с Османской империей. Турки, уже захватившие Кипр, одерживали победу за победой. Сервантес понимал, что если их не остановить, то погибнет все, чем он дорожит в этом мире. И хотя перспектива военной славы прельщала Сервантеса, его мощный интеллект хоть и не сразу, но переключился на нравственный аспект происходящих событий.

Тем временем по всей Италии слышался лязг оружия и звучали патриотические речи. На верфях Генуи ускоренными темпами строили галеры. На римских площадях испанские офицеры производили смотр новобранцев.