– Да уж… – тихо произнёс король, вставая из-за стола. – Это какое-то безумие.

– Это Меншиков, Ваше королевское Величество, – вкрадчиво ответил Эдуард Грей, так же как и все присутствующие, вставая вслед за королём…

Первый день после «воскрешения» прошёл относительно нормально. Нервно, но нормально. Люди просто не успели осознать произошедшего. Да и не то что осознать, но даже и узнать. А вот потом началось…

Наш герой сразу даже и не понял, какого джинна он выпустил из бутылки. Нервно, тревожно было вокруг. Люди как-то терялись и дёргались рядом с ним, чувствуя явный дискомфорт и неловкость в первый день. На второй день это усилилось, разбавившись странными взглядами. На третий же он столкнулся с настоящей бедой – толпами желающих к нему прикоснуться… и попросить его благословения…

Единой официальной позиции у Русской православной церкви не было. Патриарха ещё не выбрали, хотя его им успел пообещать ещё Николай II. Не успели… ни Император, ни сами иерархи. Слишком сложно было им организовать данный процесс после стольких лет существования церковников в формате когорты государственных чиновников. А тут – такое известие. Оно кого угодно выбило бы из колеи и заставило смутиться. Поэтому сверху молчали, не зная, что сказать. А снизу священники на местах, вынуждаемые к реакции народными массами, рассудили просто. Воскрес прилюдно? Значит, было дело. В церкви? Значит, с Божьего благословения. То есть это не что иное, как чудо. Самое что ни на есть обыкновенное чудо. То самое, которое так нужно для укрепления веры простых людей. Так или иначе, но уже 6 августа во многих церквях и соборах Петрограда, Москвы и многих иных крупных городов Российской Империи зазвучали благодарственные молитвы и прославления великого чуда. Что, дескать, воин и заступник земли русской, Меншиков Максим Иванович, воскрешён к жизни божьим промыслом после воровского убийства, совершённого не иначе как лично врагом рода человеческого или его прислужниками. К 7 августа эта служба в разных форматах уже звучала практически во всех церквях России… а ещё Сербии и Италии, ну, то есть новообразованной Римской Империи. Папа Римский, обескураженный поначалу, терялся недолго и поступил так, как выгодно для укрепления своего положения. Ведь он лично отпускал Максиму грехи и благословлял на дела ратные. Значит, вот – не прошло это даром. Значит, имеет силу его благословение.

И это не прошло бесследно.

На вокзалах, через которые проходил поезд Меншикова, собиралось огромное количество людей. И ему приходилось выходить к ним, чтобы уважить. И благословлять. И речь произносить благодатную. Очень неожиданное для него амплуа.

Но это – полбеды. На вокзале в Штормграде ему пришлось не просто выйти к людям, а пройти сквозь толпу. Забраться в автомобиль и как-то доехать до своего дворца. А кругом были люди. Много людей. Очень много. Наверное, весь город вышел да из окрестностей подтянулись. Фактически он продвигался по узкому коридору из моря людей. И ему было страшно до жути. Как никогда.

«Это какое же чудовище я пробудил?» – проносилось в его голове.

Но вида подавать было нельзя. Он должен приветливо их встречать и радостно им улыбаться, даже если у самого едва ли ноги не тряслись от холодного, липкого ужаса, что стекал по спине прямо в подштанники. Штормградский дворец казался ему спасительным островком в этом бушующем море. К нему и стремился, стараясь самыми короткими путями туда пробираться. Что было непросто из-за толп людей. И чем ближе он подходил к своему дому, тем больше и гуще были толпы. Попытка же въехать в ворота едва не закончилась катастрофой. Люди ломанулись внутрь. Прямо на бойцов охраны. Началась давка, по которой автомобилям с нашим героем и сопровождению необходимо было как-то проехать вперёд. Если бы это были враги – он бы просто приказал давить. А так…

В конце концов Максим плюнул. Вышел из автомобиля и с кирпичным выражением лица пошёл вперёд. Прямо сквозь толпу этих зомби, почему-то считающих себя людьми. Они пытались к нему прикоснуться. Но не более. Никто не посмел ни дёрнуть, ни схватить, ни преградить дорогу. Этим обстоятельством воспользовались охранники и достаточно ловко вытеснили людей наружу, за забор. Закрыли ворота, оставив авто за периметром, чью целостность кое-как удалось восстановить.

На пороге дворца Меншикова ждала супруга… с ТАКИМ выражением лица, что описать его в двух словах совершенно невозможно. В нём смешалось всё: ужас и восторг, радость и страх, надежда и обречённость. Эти чувства проявлялись едва-едва. Она держалась. Обычно она себе такой демонстрации чувств не позволяла, но зрелище того, как её муж идёт сквозь расступающееся море людей её, видимо, добило.

– Привет, – чуть более нервно чем обычно произнёс наш герой, когда подошёл к супруге на дистанцию пары шагов. – Ты не рада мне?

Она нервно фыркнула и кивнула в сторону забора, где плескалось море людей. Максим обернулся и промолчал. Всё понятно без слов. ЭТО выглядело страшно. Особенно для человека, не закалённого толпами будущего… стадионами, собирающими по тридцать, сорок и более тысяч человек. По местам массовых гуляний в крупных городах, где может и все сто тысяч набиться. Для неё это был ужас… кошмар… что-то совершенно невообразимое.

– Пойдём внутрь. Там вид не столь монументален.

– Это не помогает, – чуть дёрнув губами в попытке обозначить улыбку, произнесла она. – Выглянешь в окно, и жуть берёт. Да и шум. Кажется, что забор вот-вот рухнет и волна погребёт дворец под собой.

– Может, и так. Но я хочу покушать. И было бы недурно это сделать в кругу семьи.

– Как пожелаешь, – кивнула Татьяна Николаевна с какой-то странной интонацией. Во всяком случае, Максим её смог лишь заметить, но не понять. Супруга уже почти взяла себя в руки и стала столь же выдержанной, как и раньше. По крайней мере, на людях.

Прошли во дворец. Он отправился принимать ванну и приводить себя в порядок. А пока плескался, готовили завтрак. Поздний. Но так и что с того?

Завершив все желаемые процедуры, наш герой переоделся в свежую, приятно пахнущую одежду и в приподнятом настроении направился в столовую. Так-то его, конечно, тянуло на кухню, откуда одуряюще приятно пахло. Но он сдержался. Чай, статус уже не тот, чтобы на кухне трапезничать. Заложник общественного положения.

Шёл и ловил на себе взгляды из-за каждого угла, из каждой ниши и тени. Здесь, наверное, собрались все слуги и прочие обитатели дворца – или, во всяком случае, их большая часть. Меншиков уже который день был предметом НАСТОЛЬКО пристального внимания, что чувствовал себя манекеном на витрине. Это немного бесило, но психовать было нельзя. Увы. Любой жест, любое слово, любая выходка в текущей ситуации, без всякого сомнения, стала бы достоянием общественности. Личная жизнь? О ней можно забыть. Совсем забыть. Даже секс выходил теперь делом публичным… можно сказать, общественным. Ситуация выходила сопоставимой с монархами Средневековья, где эти персонажи даже оправиться не могли без фиксации этого события окружающими…