– Все будет хорошо, все будет хорошо, – повторяла Бетти, и эти слова стучали в ее голове. Она оглянулась, ожидая снова увидеть в воде волосы… но они исчезли.

И тут раздался глухой скрежет, под ногами все заскрипело и качнулось. Еще до того, как это произошло, Бетти знала, что будет дальше.

Лед треснул.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. РОБИН

Я их всех ненавижу.

Эта мысль неотступно следует за мной, чем бы ни были заняты мои руки. С каждым взмахом метлы, с каждым тюком сена, перекинутым в конюшню, у меня в голове всплывают эти слова. Я. ИХ. ВСЕХ. НЕНАВИЖУ.

Я ненавижу слуг с их потухшими глазами. Вечно покорных, готовых подчиниться любому приказу хозяина или хозяйки. Большинство из них даже мечтать не осмеливались о другой жизни, а те, кто осмеливался, обычно сдавались. Да, некоторые столь же отчаянно ненавидят свою судьбу, но это ненависть другого толка. Горькая, безнадежная, раньше срока сводящая в могилу. Моя ненависть не такая, потому что она служит мне. Мне нужна моя ненависть.

Я, конечно, ненавижу господина Гривса и его жену, и всех постояльцев тоже. Еще сильнее, чем слуг. Почти все они – ленивые себялюбцы. Казалось бы, богачам по карману доброта и хорошие манеры, но, как выяснилось, толстосумы не удосуживаются ими разжиться. И мы для них невидимки, которых замечают, только когда что-то не так. Завтрак запоздал или ботинок остался недочищенным. Тогда в нас и появляется необходимость.

Единственная, к кому я не испытываю ненависти, – Элора.

Мне сразу было понятно, что она особенная. Хоть я и старше на два года, она с самого моего появления в Поместье Эхо взяла меня под крыло, и с тех пор мы были неразлучны. Даже будь у меня кто-то, будь у меня семья, это бы не повлияло на мое отношение к Элоре. Добрая, милая, красивая – ее все обожают, кроме разве что ее собственного отца, которому вообще неведомо чувство любви.

И все равно мне трудно решиться посвятить ее в свою тайну. У нас всегда все на двоих, вплоть до последнего куска хлеба. Сплетни, истории о призраках, чей-то шепот, подслушанный под дверью, – мы с Элорой делились всем, чем только можно. Но бывают смертоносные тайны: разболтаешь – и тебе не жить. И моя как раз из таких.

Закон не ведает снисхождения к ворам. Попадешься – и лишишься пальца или руки, и то если повезет. Это наказания для мелких воришек, пойманных, когда они обчищали чьи-то карманы или пытались умыкнуть курицу, чтобы накормить семью. Но для вооруженных грабителей все заканчивается куда хуже. Как для моего отца.

Элора думает, что я ничего не знаю о своих родителях, но это не так. Скажи я правду – и на меня всегда смотрели бы с подозрением, а то и вовсе бы выгнали. Мой отец промышлял разбоем с пятнадцати лет: он состоял в шайке, дурная слава о которой ходила по всей округе. Их прозвали Ищейками, потому что у них было особое чутье на деньги. Отец научился у них разбойничьему делу и успешно грабил богатеев – по его словам, «отнимал у них незаслуженно нажитое».

С самого детства мне довелось жадно вслушиваться в его рассказы, заставляя снова и снова повторять одни и те же истории. В памяти отпечатались все детали. Где прятаться, на что обращать внимание, что говорить. И – самое важное – когда пора делать ноги. Его истории будто превратились в мои собственные воспоминания, и я до сих пор представляю их воочию – даже не верится, что меня там не было.

– Всегда нападай ночью, – однажды вечером сказал мне отец. – Это правило номер один. Темнота – лучший друг разбойника. Она укрывает нас, словно плащ; тени запутывают и морочат. Правило номер два – точно выбирай цели. Смотри в оба и держи ухо востро, чтобы не упустить наживу. Людей с деньгами легко отличить – по их словам или поступкам, или одежде. Незачем рисковать и грабить пять экипажей, когда хватит и одного. Ясно?

Конечно же, все было ясно! И очень разумно.

– А третье правило? – Казалось, что их обязательно должно быть три. С правилами так обычно и бывает.

Отец отхлебнул эля и задумчиво уставился на огонь в камине. В голове роились догадки: то ли третьего правила вовсе нет, то ли он сейчас скажет что-то очевидное, вроде «только не попадайся».

– Знай меру, – произнес он наконец. – Не жадничай. Никакая добыча не стоит жизни.

Вот тут-то меня мороз продрал по коже. Раньше люди говаривали: «Кто-то прошел по моей могиле», – и мне вдруг вспомнилось это старинное присловье. «Я буду знать меру. Я не стану жадничать».

Отец следовал всем правилам, и мы жили неплохо – до поры до времени. Он действовал благоразумно (по крайней мере, мы так считали) и откладывал добычу, чтобы нам хватило до конца жизни. Когда его поймали, он уже несколько лет как никого не грабил. Но это не помогло. Не помогли и правила. Отца предал один из его сообщников, который спьяну сболтнул лишнего при посторонних и рассчитывал, что, указав на моего отца, спасет собственную шкуру. Не спас. Обоих повесили на Высоком кладбище солнечным октябрьским утром. День стоял чудесный, погожий, золотистый – в такой день не ожидаешь, что случится страшное. Остальные двое Ищеек с тех пор скрывались, зная, что за их голову назначена награда. Что с ними стало, мне неизвестно. Может, и уцелели.

Случившееся с отцом могло отвадить меня от охоты пойти по его стопам. Должно было отвадить. Но не отвадило – и в глубине души у меня даже не возникало сомнений. Просто пришлось ждать, пока не повзрослею и не окрепну. Ребенка, в конце концов, никто не испугается. Но ожидание было не в тягость. Наоборот: появилось время, чтобы все продумать. И ввести свое собственное правило. Потому что, хоть отцовские правила и были хороши, он не учел одну вещь – ту самую, из-за которой попался. Так что четвертое правило, мое правило, гласит: никому не доверяй.

Шайка мне не нужна. Я отлично справлюсь и без нее. Волк-одиночка всегда сам за себя и сам хранит свои тайны. А однажды, когда награблю достаточно, я завяжу с разбоем и заживу спокойной жизнью, даже собственных слуг заведу. Вот такой план.

Все начнется сегодня. Уже десятый час, и ужин подходит к концу – гости разбредаются по комнатам или садятся курить в гостиной. Я на глазах у кухонной прислуги жалуюсь Элоре на усталость и говорю, что сегодня пораньше лягу спать. Оказавшись у себя, запираю дверь и протискиваюсь в маленькое окошко над кроватью, оставив его приоткрытым, чтобы вернуться. Крадусь в темноте к конюшне и дрожу, как паутинка на ветру. Я знаю, когда конюхи сменяют друг друга, – у меня есть десять минут, чтобы похитить Бесс, лошадь господина Гривса, красивую вороную кобылу с белой звездочкой на лбу. Сегодня я закрашу эту звездочку угольной пылью. Кобыла уже давно ко мне привыкла и полностью мне послушна.

Сердце отчаянно бьется, когда я вывожу Бесс через задние двери конюшни и направляюсь в лес за Поместьем Эхо. Вокруг никого. В лесу тихо и темно, мои шаги и стук ее копыт заглушает опавшая листва. Я вытаскиваю из дупла заранее припрятанную отцовскую треуголку, черную маску… и сверкающий серебряный револьвер, тоже отцовский. Его холодная тяжесть успокаивает, помогает поверить, что я в безопасности.