Хейзел почувствовала, как глаза наливаются слезами. Она постаралась удержать их, но ничего не вышло. Глаза покраснели, и слеза покатилась по щеке.

– Не пытайтесь разжалобить меня слезами, – заявил Стрейн. – Женщинам так трудно контролировать свои эмоции. Свободны, мисс Синнетт.

Слезы грозили вот-вот перерасти в рыдания. В голове у Хейзел толпились тысячи слов, рвавшиеся наружу, – извинения, оскорбления, упреки, – но все они исчезли, стоило только открыть рот. Она стояла, словно прибитая к полу, в то время как Стрейн вернулся к своим записям, делая вид, что ее тут нет. Простояв так секунд пять, растянувшихся на целую вечность, она опрометью выбежала из класса. Всю дорогу в Хоторнден она то впадала в ступор, то тряслась одновременно от неловкости, стыда и гнева. И лишь добравшись до своей спальни, скинув одежду Джорджа и швырнув ее через всю комнату, Хейзел позволила рыданиям вырваться наружу. Она рухнула на кровать в одной тоненькой сорочке и залилась слезами.

Хейзел вылезла из кровати, когда солнце уже поднялось высоко. В комнате было душно и жарко. Ночью она вспотела, и сорочка теперь неприятно липла к коже. Йона оставила ей чай с тостом на подносе у двери, но было непонятно, насколько давно; чай успел остыть, а тост стал мягким. Хейзел заставила себя сесть, не сдержав стона, когда на нее нахлынули воспоминания о вчерашнем вечере. Ей не давал покоя взгляд доктора Стрейна, выражение его лица, которое ей не удалось разобрать. В тот момент ей показалось, что это жалость, но, вспоминая его сейчас, она склонялась скорее к отвращению. Он считал отвратительной ее и все, что она олицетворяла.

И могла ли она винить его в этом? Кем она была? Богатенькой дочкой уважаемого лорда и капитана Королевского флота, племянницей виконта и будущей женой его наследника. У нее была равнодушная мать, позволившая дочери развивать детское увлечение физиологией, пока сама заботилась о сыне-наследнике, и постоянно отсутствующий отец, оставивший свою библиотеку в ее полном распоряжении. И неважно, сколько книг прочитала Хейзел, насколько легко ей давалась наука о строении тела, доктор Стрейн был прав.

В будущем ее ожидали балы в Лондоне и составление меню для званых ужинов в Алмонт-хаус. Если позволит муж, она организует салон и будет приглашать известных мыслителей в свою гостиную, но все-таки совершать открытия и достигать высот будут они. Ее гости будут приходить со своими историями и идеями. А Хейзел останется лишь благонравно сидеть на диване и слушать. И для нее это будет единственным способом стать причастной к миру науки – точнее, зацепить его краешек, получив разрешение слушать, подавать чай и бодро улыбаться, высказывая свои мысли, только если те могут сойти за удачную остроту. Ее жизненный путь был прямым и определенным. Учить ее анатомии было все равно что научить свинью читать, прежде чем пустить на мясо.

Хейзел окинула взглядом тот угол спальни, который считала собственной небольшой библиотекой и лабораторией: диван рядом с балконом, скрытый под горой книг, принесенных из отцовского кабинета. Само собой, среди них был «Трактат доктора Бичема», но, помимо этого, еще и «Современные исследования в химии: история практикующего королевского лекаря», а также «Домашние лекарственные средства» 1802 года издания. В этом же уголке Хейзел хранила свои тетради – целые стопки тетрадей, годы записей, отчасти глупых, но чаще нечитаемых, – и любимые экспонаты. Здесь были пришпиленные к доскам бабочки с полностью развернутыми крыльями. На каминной полке стояло чучело ястреба, когда-то подаренное Джорджу одним из дальних родственников и без сожалений отданное им сестре, когда он заметил, как она на него смотрит. Хейзел тогда не могла оторвать взгляд от клюва. Птица была мертва (и, если быть до конца честной, чучело из нее вышло весьма посредственное), но ее клюв был по-прежнему смертоносно остер, и казалось, будто она в любой момент может слететь с полки и подхватить этим клювом очередную мышь на ужин.

Теперь все это казалось ей жалким. Книги, собранные ею экспонаты, лечебные травы, которые она срывала в саду и старательно сортировала, записи – от одного взгляда на все это Хейзел становилось плохо. Не давая себе шанса передумать, она сдернула покрывало с кровати, прошагала к лабораторному уголку, взяла бабочку в стеклянной коробке и швырнула об пол.

Сердце рвалось из груди. Внутри вспыхнула жажда разрушения. Она повторила все снова с другой коробкой, на этот раз с египетским жуком-скарабеем, привезенным когда-то отцом. При встрече с полом она разлетелась на куски, которые теперь драгоценными камнями сверкали на ковре. Хейзел сгребла рукой ближайшую стопку книг и скинула их вниз. Затем принялась вырывать пучки страниц из тетрадей. Теперь битое стекло было повсюду, оно впивалось в ее босые ступни, и хоть она видела появляющиеся на них пятна крови, но боли совсем не чувствовала. В ушах эхом звенел смех, который, к ее величайшему потрясению, оказался ее собственным.

Все было бесполезно, бессмысленно, глупо. Унизительно. Как она гордилась тем, что ей удалось повторить описанный Бернардом эксперимент Гальвини, гордилась выполнением обычного салонного фокуса. В этом не было никакого новаторства или пользы для людей. Она ничего не дала миру. Просто заставила лягушку танцевать для собственного развлечения. Все это время она сама была танцующей лягушкой. Как увлекательно! Глядите, скорее подходите, не стесняйтесь: девушка, которой нравится читать о крови и внутренностях! Всего за два пенса можно зайти внутрь, и она расскажет, как собирается стать хирургом! Не беспокойтесь, если она испачкает юбки желчью, слуги все очистят за нее. Или папочка купит ей новое платье. А еще за полпенни вы можете увидеть ее в мужском камзоле!

Хейзел продолжала рвать страницы из книг, пока они помещались в руках. Затем пинком открыла дверь на балкон и, не давая себе времени передумать, вышвырнула все за перила, прямо в овраг далеко внизу.

Страницы разлетелись, подхваченные ветром. На мгновение они напомнили стаю летящих птиц. А затем стали оседать на землю. Хейзел следила за их полетом, пока их не скрыла листва.

Потом вернулась в комнату и трезвым взглядом окинула устроенный ею разгром. Пол усеяли осколки битого стекла, перемешанные с частями насекомых и перьями. Чернильница опрокинулась на ее халат, и теперь по подолу расплылось масляно-черное пятно. Ее экземпляр «Трактата доктора Бичема» распластался на бюсте Дэвида Юма[8].

В дверях стояла Йона, и на лице ее были написаны ужас и потрясение.

– Мисс! – воскликнула она.

– Прости, Йона. – Хейзел осторожно убрала писчее перо с портрета прадедушки, в который оно воткнулось как стрела. – Должно быть, внизу из-за всего этого стоял ужасный шум.

– Ваши ноги, мисс!