— Аня, ты говорила целых десять минут; я смотрела на часы, — сказала Марилла. — Теперь, просто любопытства ради, посмотри, сможешь ли ты столько же помолчать.

Аня умолкла на требуемое время. Но всю оставшуюся неделю она только и говорила что о пикнике, думала о пикнике, мечтала о пикнике. В субботу шел дождь, и она довела себя до такого взвинченного состояния из боязни, что дождь не кончится до среды, что Марилла заставила ее пришить несколько дополнительных лоскутков, чтобы успокоить нервы.

В воскресенье, возвращаясь домой из церкви, Аня призналась Марилле, что холодная дрожь пробрала ее, когда священник с кафедры объявил о пикнике.

— О, какая дрожь пробежала у меня по спине вверх и вниз, Марилла! До этого мне никак не верилось по-настоящему, что пикник будет на самом деле. Я никак не могла отделаться от страха, что я это только вообразила. Но когда священник о чем-то говорит с кафедры, то бываешь просто вынуждена в это поверить.

— Ты слишком сильно все переживаешь, Аня, — сказала Марилла со вздохом. — Боюсь, что в жизни тебя ждет очень много разочарований из-за этого.

— О, Марилла, ждать чего-нибудь с нетерпением — это уже половина удовольствия! — воскликнула Аня. — Вы можете и не получить того, чего ожидаете; но ничто не может помешать вам наслаждаться ожиданием. Миссис Линд говорит: "Блаженны те, которые ничего не ожидают; они не будут разочарованы". Но я думаю, было бы гораздо хуже ничего не ждать, чем разочароваться.

В тот день Марилла, как обычно, надевала в церковь свою аметистовую брошку. Она всегда надевала эту брошку в церковь и сочла бы святотатством не надеть ее… так же как забыть дома свою Библию или десятицентовик на денежное пожертвование. Эта аметистовая брошка была самой большой драгоценностью Мариллы. Дядя-моряк подарил эту брошку ее матери, а та, в свою очередь, завещала ее Марилле. Это была старомодная овальная брошка, выложенная по контуру очень красивыми аметистами; в ней хранилась прядь волос матери Мариллы. Марилле слишком мало было известно о драгоценных камнях, чтобы она могла правильно оценить свои аметисты, но она считала их очень красивыми, и у нее всегда было приятное сознание их присутствия у воротника ее коричневого шелкового платья, хотя они и были ей не видны.

Впервые увидев эту брошку, Аня пришла в неподдельное восхищение.

— Ах, Марилла, какая изящная брошка! Не понимаю, как вы можете обращать внимание на проповедь или молитву, когда она на вас. Я не смогла бы, мне кажется. Я думаю, аметисты — просто восторг! Я именно так представляла себе бриллианты. Очень давно, прежде чем я увидела настоящий бриллиант, я о них читала и пыталась вообразить, как они выглядят. Я думала, что это должны быть сверкающие фиолетовые камни. И когда потом я однажды увидела бриллиант в кольце у одной дамы, я была так разочарована, что даже заплакала. Конечно, он был очаровательный, но я его совсем не так себе представляла. Можно мне подержать вашу брошку одну минуточку, Марилла? Вам не кажется, что аметисты — это добрые души маленьких фиалок?

В понедельник вечером, еще до пикника, Марилла вышла из своей комнаты с озабоченным лицом.

— Аня, — сказала она этой скромной особе, которая лущила горох, сидя возле безупречно чистого стола и напевая "Нелли в орешнике" с живостью и выразительностью, делавшими честь педагогическим способностям Дианы, — ты не видала моей аметистовой брошки? Мне казалось, что я приколола ее к своей подушечке для булавок, когда вернулась вчера из церкви, но теперь нигде не могу ее найти.

— Я… я видела ее сегодня, когда вы уходили на собрание благотворительного общества, — сказала Аня, чуть помедлив. — Я проходила мимо вашей двери и увидела ее на подушечке. И я зашла ею полюбоваться.

— Ты трогала ее? — спросила Марилла сурово.

— Да-а, — призналась Аня. — Я взяла ее и приколола себе на грудь, чтобы посмотреть, как это будет выглядеть.

— Ты не имела права делать ничего подобного. Это очень нехорошо — трогать чужие вещи. Во-первых, ты не должна была входить в мою комнату, а во-вторых, тебе не следовало трогать брошку, которая тебе не принадлежит. Куда ты ее положила?

— Я положила ее обратно на комод. Я ее надела всего на минуточку. По правде говоря, я не думала, что это нехорошо — зайти и примерить брошку. Теперь я вижу, что поступила плохо, и никогда больше этого не сделаю. У меня есть такое хорошее качество: я никогда не повторяю своих ошибок.

— Ты не положила ее на место, — сказала Марилла. — Брошки на комоде нет. Ты ее унесла или что-то с ней сделала, Аня.

— Я положила ее назад, — сказала Аня быстро, даже дерзко, как показалось Марилле. — Я только не помню точно, приколола ли я ее к подушечке или положила на фарфоровый подносик. Но я совершенно уверена, что положила ее обратно.

— Пойду посмотрю еще раз, — сказала Марилла, стремясь быть справедливой. — Если ты положила ее обратно, она должна там быть. Если ее там нет, значит, ты не положила, вот и все!

Марилла вернулась в свою комнату и предприняла тщательные поиски не только на комоде, но и во всех других местах, где, по ее мнению, могла оказаться брошка. Но брошки не было, и она вернулась в кухню.

— Аня, брошка пропала. По твоему собственному признанию, ты была последней, кто держал ее в руках. Так что же ты с ней сделала? Сейчас же скажи мне правду. Ты взяла ее и потеряла?

— Нет, я не уносила ее, — сказала Аня торжественно, смело встретив гневный взгляд Мариллы. — Я не уносила брошку из вашей комнаты, и это правда, пусть даже мне придется лечь на плаху за нее… хотя я не совсем представляю, что это такое — плаха. Вот и все, Марилла.

Этим "вот и все" Аня намеревалась только усилить свои уверения, но Марилла расценила это как дерзость.

— Я думаю, что ты лжешь, Аня, — сказала она сурово. — Я знаю, что ты лжешь. Больше не говори ничего, пока не будешь готова рассказать всю правду. Пойди к себе в комнату и оставайся там, пока не захочешь признаться.

— Горох взять с собой? — спросила Аня покорно.

— Нет, я долущу сама. Делай, что я велела.

Когда Аня ушла, Марилла занялась своими обычными вечерними делами, но душа ее была в смятении. Ей было жаль своей драгоценной брошки. Что, если Аня ее потеряла? И как это гадко, что девочка отрицает, что брала брошку, когда всякому ясно, что так оно и было! Да еще с такой невинной миной!

"Не знаю, что оказалось бы лучше, — размышляла Марилла, нервными движениями луща горох. — Конечно, я не думаю, что она хотела украсть или что-нибудь в этом роде. Просто взяла поиграть или «вообразить» себе что-то, по своему обычаю. Но конечно брошку взяла она, это ясно, потому что ни единой души не было в комнате после нее, по ее же словам, пока я не вошла туда сегодня вечером. И брошка исчезла, совершенно точно. Наверное, потеряла и не признается, боится, что ее накажут. Отвратительно, что она лжет. Это гораздо хуже, чем ее вспыльчивость. Какая пугающая ответственность — иметь в своем доме ребенка, которому не доверяешь! Хитрость и лживость, вот какие черты она проявила. И это огорчает меня даже сильнее, чем потеря брошки. Если бы только она сказала правду, мне не было бы так тяжело".