«Всегда происходит что-то ужасное, когда я в таком состоянии, — думала она. — А когда все заканчивается, я чувствую себя настолько больной, что хочу умереть. Ненавижу это. Ненавижу, но мне никогда не хватало сил, чтобы это остановить, а это, может быть, как раз то, что мне действительно нужно. В гневе я хочу разрушить все, что вижу, — и людей, и вещи, и себя саму, сжечь все до основания. Но зачем подобное нужно людям? Тогда, в начальной школе, в комнате, где хранились снаряды, наедине с молоденьким учителем физкультуры… я задрала юбку, взяла его за руку и попыталась засунуть ее себе под белье. Я думала, что всем взрослым мужчинам это нравится, что я делаю ему приятное. А он отдернул руку. Тогда меня охватил гнев, и я стала вопить так, будто горю в огне, а когда учитель взял меня за руку и сказал: „Я понимаю, ты просто хочешь дружить со мной?», я покусала ему руку до крови. Так и с этим человеком, — решила Тиаки и снова на него взглянула. — Я знаю, что он сейчас рассердит меня. Рано или поздно он сделает что-то, что сорвет меня с тормозов. Попытается он поцеловать меня, или убежать прочь, или облизать, или ударить, или стать на колени и просить о прощении — кончится тем, что я разъярюсь, как это было всегда, раньше или позже, со всеми остальными.

Ненавижу это, — думала она, — ненавижу то, что всегда должно случиться».

Она снова закрыла глаза, представив, как шла с этим человеком рука об руку, сидела с ним в такси, а вокруг них светились огни небоскребов. Она помнила, каким холодным было прикосновение его руки, и это воспоминание немного ее остудило. «Я не хочу делать это снова, — думала она, молча мусоля эти слова во рту. — Не хочу так больше с ним гулять».

— Пойду сделаю суп, — сказала она, встала и пошла на кухню.

Она чувствовала, каким взглядом провожает ее, проходящую через комнату, этот человек. «Наверное, он по-настоящему разочарован, — думала она. — Я так ничего и не позволила ему, и это его обескуражило. А что я буду делать, если он скажет, что уходит?»

Эта мысль испугала ее, и она решила подсыпать в суп немного ксалкиона.

* * *

— Не многовато ли я положила карри? Извини! Не слишком острый получился?

— Нет, хороший суп, — сказал Кавасима, вытирая рот платком.

Он съел тарелку супа до последней капельки и умял две булочки. В конце концов, он ничего не ел после того сандвича в аэропорту Ханеда, когда вчера вечером покупал там сумку. Он чувствовал, как его тело согрелось изнутри, и в этом тепле расплавилась часть напряжения.

Тиаки с удовлетворением посмотрела на пустую супницу и отнесла ее в раковину. Она включила горячую воду и улучила момент, чтобы проверить содержимое бутылочки для специй на полочке. Она была все еще наполовину полна. На ярлыке значилось «тимьян», на самом же деле здесь был бело-голубой порошок из измельченных таблеток ксалкиона. Продавец из того магазинчика у станции «Сибуя» так посоветовал ей прятать снадобье. В суп мужчине она подмешала примерно две таблетки. Поэтому ей пришлось добавить карри, чтобы он не заметил, что ксалкион такой горький, однако она опасалась — вдруг он все же почувствует его вкус? Но мужчина опрокинул все в один присест, как голодный волк, да еще и две булочки с маслом, и ничего не заподозрил. Должно быть, чертовски голоден. Ел он молча, на переносице его выступил пот.

Был случай, она подсыпала Кадзуки в еду чайную ложку порошка — три таблетки, но Кадзуки регулярно принимал ксалкион. Она не считает, что этот человек — постоянный потребитель снадобья. Ему хватит двух таблеток, чтобы через полчаса отключиться, как слон, которому ввели снотворное, и спать как убитый около часа. И одной таблетки хватило бы, но часто ксалкион перед тем, как усыпить мужчину, стимулирует его сексуальное влечение. Тиаки представляла, как этот мужчина возбудится и с выпученными глазами поползет к ней, и думала: «Если он прыгнет на меня прямо сейчас, это только пробудит те ужасные воспоминания. А пока он спит, он весь принадлежит мне. Он не проснется, даже если ему отрезать пальцы».

Кавасима устал. Глядя на спину девушки, моющей посуду, он удивлялся тому, почему ее настроение так быстро изменилось. Будет ли она соблазнять его снова, когда домоет посуду? Или идея быть зарезанной испугала ее? Перед тем как готовить суп, она и в самом деле посмотрела на него со злостью. Из-за чего это?

Он замучился от этих умственных упражнений и с тоской подумал о своей постели в отеле «Акасака Принц». Он бы вызвал массажистку лет под сорок и забыл бы обо всех этих огорчениях. Согласно плану, он как раз сейчас закончил бы уничтожение улик и вернулся бы к себе в номер. Кавасима гадал о том, каковы были бы его чувства; и ему захотелось перечитать свои записи. Они были на дне его сумки.

Девушка дотошно помыла супницу, пользуясь только очень горячей водой без мыла, отскребая осадок. Она осмотрела супницу на свет, и, заметив маленькое пятнышко, начинала мыть ее сначала. Закончив наконец с супницей, она возобновила ту же самую процедуру с кастрюлей. Кавасима изучил взглядом комнату и заметил, что здесь не так-то много бумажного и прочего мусора. Никаких недопрочитанных газет или журналов, открытых баночек с чипсами или коробочек с шоколадом, скомканных тряпочек, фруктовых очистков. Косметические принадлежности на столике расставлены в идеальном порядке, как фигуры на шахматной доске, маленькие баночки и бутылочки сгруппированы по размерам и форме. Кушетка и шкафчик для аудиокассет расположены на одинаковом расстоянии с точностью до сантиметра, отметил он, от кофейного столика, разделявшего их. На книжных полках не было ничего постороннего. Стеллажи не были забиты письмами, почтовыми открытками, пузырьками с таблетками, бумажниками, записными книжками, кредитными картами, буклетами и монетками. Вся эта мелочь хранилась за пределами кухни, в стоящих стопкой прозрачных пакетиках из магазина. Самого его посадили за обеденный стол на двоих, его поверхность была вычищена до такого блеска, что Кавасима мог видеть отражение своего лица. Жилье напоминает квартиру из рекламного буклета по продаже недвижимости. Безупречно и безжизненно. Единственное исключение — угол кровати, на котором они сейчас сидели. Одеяло отогнуто, видны помятые простыни, и тени от этих морщин лежат неравномерными, кривыми полосами на блестящем шелке. Как округлые холмы в какой-нибудь неизведанной стране или рубцы, нанесенные яростными ударами, на чьих-то нежных плечах и груди. Кавасима вспомнил удушающую тревогу, которую испытал, сидя рядом с девушкой, и стал озираться, думая: а ведь немалых трудов стоит содержать комнату в такой чистоте.

Кавасима представил себе, как эта девушка часами трудится, убирая каждую пылинку, когда внезапно комнату сотряс удар такой силы, что он вцепился в край обеденного стола. Он испуганно оглянулся, только чтобы убедиться, что ничего не упало и девушка, моющая кастрюлю в раковине, кажется, ничего не заметила. Значит, это не землетрясение, подумал он, потирая глаза и качая головой. Кавасима неподвижно сел, ожидая, что будет дальше, но ничего не случилось. Он просто устал, вот и все.

Его мысли вернулись к записям. Если бы только он мог лечь в постель и перечитать их! Его беспокоило, что он уже забыл многое из того, что записал, может быть, потому что все обернулось таким непредсказуемым образом. Он знал, что исписал семь страниц мелким, убористым почерком, но не помнил, например, что написал в самом начале. Он набросал, вероятно, какой тип проститутки подходит ему или какой отель выберет, но он не был в этом уверен. Его записи — это было что-то вроде потока сознания, без всякого плана и всякой системы. «Если бы только эта девчонка уснула, — думал он. — Я немедленно пересмотрел бы все».