– Если бы они только сдержали слово, сколько бы народу в живых осталось! Просто сердце кровью обливается. В Германии до сих пор остается миллион жертв геноцида. И я слышала, что союзники начинают запирать их в концлагерях. Уму непостижимо! Прав мой дядя: квоты и блокады нас не остановят. А ведь англичане всегда предпочитали арабов евреям. Они действительно антисемиты, хотя бывают, конечно, и исключения. Вроде нашего миляги-командира здесь, в Атлите.

Алица поднялась.

– Ладно, хватит политики. Пойду загляну на кухню, может, апельсином каким разживусь, тогда покажу тебе, как уколы делать. – Она взяла Леони за подбородок и улыбнулась. – Ты и опомниться не успеешь, как замуж выскочишь. Но хорошая профессия никогда не помешает – так, на всякий случай.

Леони с нежностью посмотрела ей вслед. Алица заботилась о других и ни на что не жаловалась, как будто всегда всем была довольна. «Интересно, – подумала Леони, – откуда у нее такие огромные золотые серьги?» Это свое единственное украшение Алица не снимала никогда. Может, муж подарил, а может, от матери достались. И о детях Алица ничего не рассказывала – то ли их и не было, то ли она потеряла их во время войны.

Несмотря на то что они проводили вместе много времени, друг о друге они почти ничего не знали. Спросить напрямую Леони стеснялась. К тому же существовал неписаный закон, запрещавший говорить с «бывшими» о том, что они пережили.

Леони встала и пошла в лазарет. Раньше чем через час Алица не вернется. Сколько бы она ни порицала Тирцу за связь с полковником Брайсом, этим двум женщинам всегда было о чем поговорить. Леони блуждала между койками, ища себе занятие. Она уже прибралась после утреннего наплыва больных и страждущих: нагноившийся порез, кашель, сыпь, запор, понос и боль в животе по причине несварения. Наступившее после многолетнего голода изобилие овощей и фруктов породило множество желудочных неприятностей.

Самая жаркая пора в небольшой больничке наступала, когда прибывали партии новых иммигрантов. Чтобы справиться с осмотрами, прививками и документами, приходилось на день вызывать дополнительных докторов и медсестер. Самых тяжелых немедленно госпитализировали, а заурядные случаи обезвоживания, солнечных ожогов и вывихнутых лодыжек оставляли для штатных работников. В течение многих дней Алице и ее напарницам оставалось лишь перевязывать царапины, ставить клизмы да пичкать ребятишек противным рыбьим жиром.

Леони подметала пол под койками, когда в дверь влетела Алица, таща за собой багрово-красную девушку, державшуюся за живот. Следом спешили еще три женщины. Все они говорили хором.

– Леони, постели на столе за занавеской клеенку и принеси полотенца. И хирургический комплект, – скомандовала Алица. – А вы, девочки, идите сюда и помогите мне уложить ее на стол. Так, Элка, – строго сказала она, – какой у тебя срок?

– На прошлой неделе должна была родить, – пропыхтела та. – У нас в семье долго не носят.

– Вот и надо было сказать на прошлой неделе, когда приехала, – проворчала Алица, расстилая клеенку.

– Я не могла. Меня бы с таким сроком здесь не оставили. А я хотела, чтоб мой ребенок родился в Палестине. И плевать мне на всех! Никто бы меня не остановил. Никто... – Она задохнулась, скорчившись основой схватки.

– Дыши поглубже, – сказала ей Алица. – И можешь орать сколько влезет.

Элка немедленно повиновалась, взревев так, что ее подруги покатились со смеху.

Прибежала Тирца с горячим чайником, и Алица отослала Леони обратно на кухню, чтобы та принесла еще. Снаружи в ожидании новостей уже собралась толпа, совсем как взволнованные родственники, – при том, что имени матери никто не знал.

– Долго еще, как ты думаешь? – спросил кто-то у пробегавшей мимо Леони.

– Спорим, это мальчик?

Тирца зажгла горелку под большой кастрюлей и выгнала Леони шататься по столовой, пока вода не закипит. Спустя пятнадцать невыносимо долгих минут Леони пронесла кастрюлю через застывшую в ожидании толпу, где уже никто не улыбался.

– Что происходит? – спросил кто-то. – Уж больно там тихо стало.

Леони толкнула дверь. Ощущение было такое, будто она спускается в могилу. Тишина была абсолютной, и Леони на мгновение подумала, что вокруг ни души. Но когда ее глаза привыкли к полумраку, она увидела Алицу, которая склонилась над окровавленной куклой, лежащей на полотенце. Алица надавливала на крошечную грудку, а затем наклонялась еще ниже, чтобы прижать губы к носу и рту ребенка. Глаза Элки были крепко зажмурены, и, хотя подруги держали ее, ноги роженицы дрожали так сильно, что стол под ней трясся. В комнате воняло кровью и испражнениями.

Кастрюля с горячей водой выскользнула из рук Леони и грохнулась на пол. Женщины, окружавшие Элку, подскочили от неожиданности. Но Алица, казалось, не услышала шума, шепча что-то на ухо ребенку между выдохами. Элка начала тихо всхлипывать. Стенные часы заиграли бесстрастную панихиду, с каждой секундой все более жуткую.

И тут из-под рук Алицы послышалось слабое хриплое мяуканье.

– Хорошая девочка! – негромко сказала она. – Только не умолкай. – Она подняла ребенка и засмеялась. Писк усилился, постепенно становясь похожим на человеческий плач. – Десять пальчиков на ручках, десять пальчиков на ножках. Просто загляденье, – ворковала Алица.

Она обмыла девочку и, завернув ее в полотенце, положила на руки Элки.

– Мазл-тов, молодая мамаша. Ты только погляди, какой у нее прелестный ротик. Имя-то уже выбрала?

– Алия Сион.

– Красиво! – одобрила Алица.

– Что оно означает? – шепотом спросила Леони.

– Это означает «вернуться на Землю Израиля», – ответила Элка.

– А фамилия? – спросила Алцца, накрывая Элку и протирая клеенку у нее под ногами.

– Фамилия – Сион.

– Это у твоего мужа такая?

– Не говори мне о нем, – отрывисто бросила Элка.

Алица склонила голову, решив, что он умер.

– Извини, – сказала она.

– Не извиняйся. Жив он. Но я это мигом исправлю, если его увижу.

– Шутишь? – сказала одна из подруг Элки.

– Кто? Я? Он должен был здесь быть. Он мог приехать со мной, но его мамаша захотела дождаться корабля побольше. И получше. Вот он с ней и остался. Так что теперь пусть катится ко всем чертям. Наверняка в Палестине найдется хоть один парень с характером. И без чертовой мамаши!

Ее слова повисли в воздухе, как темная туча. Настенные часы тихонько укоряли: «Так – так – так!»

Подруги Элки отвернулись, а она вдруг завыла, прижав личико девочки к груди с такой силой, что Алица бросилась к ней и еле вырвала сверток у нее из рук.

– Полегче, мамочка, – сказала она. – Леони, вынеси малышку на минутку. Покажи всем, что с ней все в порядке, только трогать никому не давай. И ради бога, улыбайся.