Какими бы ни были мотивы родителей и учеников, решение о применении законов об обязательном обучении зависело от учителей. Как вспоминал бывший украинский учитель, родителей и детей могли наказать за пропуски занятий, «но, в конце концов, вину за пропуски возлагали на учителя, обязанного ежемесячно докладывать о числе подобных случаев». Учителя реагировали на вечно полупустые классы по-разному: по рассказам одних, наносили визиты родителям, чтобы «выяснить причины постоянного отсутствия детей на уроках», или, по свидетельствам других, «выговаривали родителям», чьи дети не ходили в школу, или просто «умоляли отправить детей в школу», или старались разжалобить родителей, рассказывая им, какие «неприятные последствия ждут учителей из-за пропуска детьми уроков».

Многообразные и в какой-то мере противоречивые стратегии, описанные в этих историях, определенно говорят о позиции учителей как посредников и примирителей. Не имея власти для применения санкций или поощрения, учителя не могли привести в исполнение угрозы или выполнить обещания»[20]. Поэтому им приходилось вести переговоры с родителями, о чем хорошо написал один бывший учитель:

Хотя учителя вправе были попросить «официальный документ», обязывающий родителей посылать детей в школу, подобного рода бумаги вряд ли могли им помочь. И учителя выискивали лазейки в законах, обязывающих ребенка ходить в школу, как описано в следующей истории:

Судя по этому замечанию, учителя активно содействовали укреплению школы, но с определенными нюансами в поведении, раскрывающими их роль посредников между государством и народом. Являясь не самым рьяным представителем власти, учитель был не пассивной жертвой или равнодушным наблюдателем, он в этих обстоятельствах проявлял незаурядную выдержку и изобретательность, старался сблизить государственную политическую линию с насущными потребностями простых людей, не забывая при этом о своем положении в крестьянской общине.

У кампании за всеобщее и обязательное обучение много общих черт с другими начинаниями эпохи сталинизма: непрестанные перемены инициировались и политизировались правительством и партийной верхушкой, к намеченным целям предлагалось двигаться семимильными шагами, местные власти старательно претворяли в жизнь общегосударственные планы, человеческие и материальные ресурсы мобилизовывались быстро, но порой бестолково, и значительные успехи достигались даже тогда, когда ставились совершенно нереальные задачи. В отличие от других массовых кампаний, таких как индустриализация и реорганизация сельского хозяйства, важнейшими итогами всеобщего обучения были перемены в человеческом поведении и в отношениях людей. Хотя за парты посадили всех детей, хотя с ними занимались в только что построенных зданиях новые педагоги, успех дела зависел от того, станут ли школы непременным атрибутом жизни, обучение привычным и желанным, завоюют ли всеобщее уважение учителя[21]. Главным в этой кампании было выяснить, чем станет для советских людей предлагаемое сталинским режимом образование.

Одну из самых впечатляющих историй об отношении народа к обучению детей рассказал бывший ученик, который ходил в школу, расположенную недалеко от г. Горький:

Несмотря на все затруднения, которые мешали 3/4 деревенских детей пройти полный курс семилетнего обучения, по словам этого бывшего ученика, большинство крестьян целиком и полностью поддерживали всеобуч: «Часть молодежи рвется продолжить обучение, но у большинства из них шансов почти нет». Бывший ученик из Полтавы пришел к такому же выводу: «Как правило, родители изо всех сил стремились отправить детей в школу, а помешать им могли только крайние обстоятельства». В начале 1929 г. мальчик из Калужской области попросил партийных руководителей прислать ему книг, чтобы продолжить «самообразование» и обучить маленькую сестренку чтению. Жалуясь, что его исключили из школы из-за отсутствия еды и одежды, мальчонка в заключение пишет: «Я очень хочу учиться, но у нас нет средств, чтобы я ходил в школу».

Американский корреспондент Уолтер Дуранти увидел в кампании всеобщего обучения как перспективы, так и изъяны нового российского режима:

Судя по этим примерам, уважительное отношение к образованию как со стороны отдельных людей, так и в целом общества во времена сталинской «революции сверху» только укрепилось, несмотря на все лишения.

В распространении образования сошлись интересы государства, наметившего масштабные политические и социальные преобразования, и повседневные интересы простых людей, в т. ч. и родителей, мечтавших о лучшей доле для своих детей. Во времена острых социальных конфликтов, спровоцированных репрессивным режимом, образование стало узловой точкой, где соприкасались взгляды и опыт народа с целями и достижениями «революции сверху», инициированной властями. По мнению историка Фицпатрик, расширение сети школ в конце 1920-х гг. крестьяне встретили неодобрительно, видя в нем экспансию советской власти. В следующее десятилетие это отношение коренным образом изменилось; Фицпатрик приходит к выводу, что все более заметный энтузиазм по отношению к образованию был «редким для 1930-х гг. примером искреннего приятия большинством взрослых крестьян ключевого компонента советской идеологии». Историк Юрий Слезкин пишет, что на Крайнем Севере законы об обязательном обучении вызвали сильное «недовольство, враждебность и сопротивление», но даже в этой среде оппозиция постепенно ослабевала и, наконец, сошла на нет. К концу 1930-х гг. обязательное обучение люди приняли как общественно значимое начинание, родители пользовались уважением своих образованных детей, которые облегчали взаимодействие с советским бюрократическим аппаратом[22]. По мнению этих двух ученых, описывающих похожие процессы, оппозиция и сопротивление трансформировались в согласие и даже поддержку.