С тех пор он стал ждать каждого свидания с монетой, как скупой рыцарь. Сладостная дрожь охватывала все его тело, когда он думал, что вот сейчас возьмет ее двумя пальцами. И будет гладить, гладить ее, испытывая невиданный восторг. Какое-то время он был тих, даже покладист и, к удивлению домработницы Катерины и племянника, перестал напиваться по вечерам.

Однако монета действовала недолго. Душа и тело просили чего-то нового. Все, что норовили провезти эмигранты, не представляло особого интереса. Только однажды Корнееву попался фрагмент этрусской кольчуги. Он украл ее, так же как и монету, дома накинул себе на обнаженную грудь и опять испытал небывалый по глубине и власти блаженный, восхитительный пароксизм.

Со временем Корнеев именно по таким приливам удовольствия мог отличить подлинную вещь от подделки. Можно сказать, что кожей, телом, он чувствовал историю и время. Нюхом чувствовал. Он ощущал подлинное искусство всеми своими нервными клетками: страсть и вдохновение ушедших в небытие художников, скульпторов, ювелиров, – он чуял запах крови былых сражений, ликование и зависть при возложении короны на чьи-то лихие головы, он видел в ярких своих грезах, держа в руках, обнимая, трогая, потирая, поглаживая стародавние штучные раритеты, преступные планы интриганов, козни лукавых женщин, смертоубийства и воскрешения, побеги, переселение народов и движение материков.

Словом, Корнеев принялся лихорадочно собирать антиквариат, заполнять им свою большую квартиру.

Вот тут-то и понадобился ему хороший эксперт. Одним из самых блистательных специалистов, любящих историю всем сердцем и разбирающихся в деталях старины глубокой, был на ту пору доцент Тищенко.

Корнееву хватило ума понять, что Тищенко ни за что не согласится сотрудничать. Тищенко никак не мог быть осведомителем. Или, как у них говорили, внештатным сотрудником: немного не от мира сего, рассеянный, помешанный на древней истории, лохматый, близорукий. И тогда он решил воспитывать специалиста в своем доме. Сашку.

Племянника своего, сына неразумной сестры, он нашел в Улан-Уде в Доме малютки. Сам не искал бы, мать умолила. Сестра была своенравная, не послушалась, беременная на девятом месяце, кинулась к жениху своему, которому не очень и нужна была, к безымянному мотористу, до сей поры Корнееву неизвестному. Конечно, можно было разыскать, но зачем? Для чего? И хотя Сашка-романтик всем говорит, что родился на корабле, на самом деле он появился на свет в поезде, в грязном плацкартном вагоне, который трясся в Бурятию десять дней, а то и больше. И пока дотянули до первого населенного пункта, пока вызывали неотложку, мальчик родился. Мать с ребенком сняли на полустанке, определили в какой-то акушерский деревенский пункт. И от потери крови мать мальчика, сестра Корнеева, скончалась.

К шестнадцатилетию Корнеев подарил племяннику очень дорогую, практически бесценную в археологии вещь. И сказал:

– Запомни, у золота есть интересное свойство. Оно всегда выбирается наружу. Ты можешь стать богатым. Очень богатым.

Сашка – да! – хотел стать богатым. Для того чтобы поселиться отдельно, подальше от страшного, холодного, непонятного ему человека, с которым он жил и которого боялся больше всего на свете. Сурового, брюзгливого, злющего по утрам, часто хмельного и разговорчивого по вечерам, лепетавшего только о золоте, о драгоценных камнях, о тронутых временем раритетах, о легкой добыче, что лежит в земле и ждет своего часа, о возможности владеть всеми этими немыслимыми богатствами.

И главное, этот омерзительный химический кислотно-фруктовый запах. Запах так любимых дядей ликеров.

Позже, когда Сашка уже был студентом и увлекся черной археологией, дядя уносил и сбывал то, что племянник выкапывал из земли, как правило, не очень ему самому нужное, не очень редкое, то, от чего не горели диким блеском дядины глаза, не увлажнялся лоб, не учащалось дыхание и не пузырились слюной мерзкие его, толстые, как лепешки, губы. Сбывал зависимым от него комиссионщикам, антикварам и коллекционерам по завышенной цене, а на эти деньги покупал другой антиквариат, редкий, теплый, дивный, с чистой памятью, с энергией, которая давала Корнееву жизнь, дыхание, любовь, страсть, силу и власть. Да, власть! Сашке, уже студенту, он тоже выделял немного денег, хихикая блудливо, мол, на мороженое и воду с сиропом.

Мало в жизни Корнеева было верных людей. Раз-два… Да, два-три человека.

Первый – Бустилат. Особый человек для особых поручений. Вроде и доверял ему, да кто сейчас кому доверяет, все равно оно, это доверие, держалось на шантаже. Корнеев вытащил Бустилата из дрянной истории на острове Змеиный, где тот работал. Ну как работал: пригнали туда стройбат, и Бустилата в том числе как вольнонаемного хорошего строителя, то ли ремонтировать, то ли достраивать. Корнеев на остров летал по служебным делам, со специалистами по добыче нефти-газа, а заодно и разнюхать планировал, что там и как. Остров древний, со своей историей. Кто только, начиная с древнегреческих мореплавателей, сюда не заходил! И был уверен Корнеев, что почувствует кожей то, что ищет. Почувствует нервными своими окончаниями.

На Змеиный ведь как – только катером можно добраться или вертолетом. И то раз в неделю, а то и в две. Свихнуться можно было на острове. Или спиться. Такой зной стоял. И море не помогало. Море-море… Неделя, месяц, год – вокруг море. И все. Зимой ветер свистящий, воющий обжигал кожу до бесчувствия, зима совсем сводила с ума. Откуда-то из подземных пустот выходили кошки. Сотни кошек, худых, диких, опасных. И непонятно было, то ли ветер воет, то ли кошки. Немудрено, что ослабевший разум Бустилата, в юности своей сельского пастуха, привыкшего лежать на зеленом лугу, потом шофера в районе, крепко повредился и ночами под вой ветра или кошек он, как антенна, стал ловить шумы – диковинное звучание неслыханных наречий, ночное застолье, пьяный хохот, звуки нездешней музыки, глухой стук глиняной посуды и звон серебра, женский визг, драки.

А как же, ведь на остров в свое время приплывал отдохнуть сам Ахилл, именно для него подняла со дна моря этот клочок земли Фетида, Ахиллова мама… Но этого Бустилат, конечно, не знал. И однажды, желая поделиться с кем-то своими подозрениями и страхами, крепко поссорился с прорабом, который расхохотался театрально, покрутил пальцем у виска, обозвал сначала полоумным, потом алкоголиком, и тогда Бустилат столкнул того с площадки недостроенного второго этажа. Затем, даже вниз не взглянув, пошел себе. Вдаль уйти не получалось, остров маленький, так он просто к берегу пошел, на пляж Бандитский, и смотрел куда-то в море. Просветленно.

Именно этим своим бессвязным рассказом на допросе об удивительных ночных пирах насторожил и привлек он к себе Корнеева, который сильно подсуетился, чтобы Бустилата не судили, и заботливо подлечил его, почуяв своим особым нюхом, что Бустилат будет ему за это верен как собака. Взял его водителем к себе. Тем более что после недолгой реабилитации Бустилат излечился от своих галлюцинаций, приобретенных на острове, а при своей подавленности и молчаливости стал невероятно исполнителен и дисциплинирован. Иногда, в силу того что Бустилат был одинок, хотя и заработал у Корнеева на маленькую квартиру поблизости, он оставался ночевать у хозяина, в специально отведенной на втором этаже комнате, тихой, прохладной, по-солдатски простой и всегда чистой. И даже в доме он был незаметен и услужлив. Делал молча всю мужскую работу: чинил, заменял, прибивал. Ну и выполнял особые поручения Корнеева, за которые получал серьезную прибавку к жалованью водителя.