Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гриша спросил напряженным голосом:
— Биг-Баг в курсе?
— Все факты я ему доложил.
— И что?
— Пока, как видишь, ничего, — сказал Тойво.
Гриша расслабился и снова откинулся на спинку кресла.
— Ты просто ошибся, — сказал он с облегчением.
Тойво молчал.
— Черт бы тебя побрал! — воскликнул вдруг Гриша. — До чего ты меня довел своими мрачными фантазиями! Меня же сейчас как ледяной водой окатило!
Тойво молчал. Он снова отвернулся к окну. Гриша закряхтел, схватил себя за кончик носа и, весь сморщившись, проделал им несколько круговых движений.
— Нет, — сказал он. — Я не могу, как ты, вот в чем дело. Не могу. Это слишком серьезно. Я от этого весь отталкиваюсь. Это же не личное дело: я-де верю, а вы все — как вам угодно. Если я в это поверил, я обязан бросить все, пожертвовать всем, что у меня есть, от всего прочего отказаться… Постриг принять, черт подери! Но жизнь-то наша многовариантна! Каково это — вколотить ее целиком во что-нибудь одно… Хотя, конечно, иногда мне становится стыдно и страшно, и тогда я смотрю на тебя с особенным восхищением… А иногда — как сейчас, например, — зло берет на тебя глядеть… На самоистязание твое, на одержимость твою подвижническую… И тогда хочется острить, издеваться хочется над тобою, отшучиваться от всего, что ты перед нами громоздишь…
— Слушай, — сказал Тойво, — чего ты от меня хочешь?
Гриша замолчал.
— Действительно, — проговорил он. — Чего это я от тебя хочу? Не знаю.
— А я знаю. Ты хочешь, чтобы все было хорошо и с каждым днем все лучше.
— О! — Гриша поднял палец.
Он хотел сказать еще что-то, что-то легкое, что смазало бы ощущение неловкой интимности, возникшей между ними за последние минуты, но тут пропел сигнал окончания программы, и на стол короткими толчками поползла лента с результатами. Тойво просмотрел ее всю, строчку за строчкой, аккуратно сложил по сгибам и сунул в щель накопителя.
— Ничего интересного? — осведомился Гриша с некоторым сочувствием.
— Как тебе сказать… — промямлил Тойво. Теперь он действительно напряженно думал о другом. — Снова весна восемьдесят первого.
— Что именно — снова?
Тойво прошелся кончиками пальцев по сенсорам терминала, запуская очередной цикл программы.
— В марте восемьдесят первого года, — сказал он, — впервые после двухвекового перерыва зафиксирован случай массового самоубийства серых китов.
— Так, — нетерпеливо сказал Гриша. — А в каком смысле — снова?
Тойво поднялся.
— Долго рассказывать, — проговорил он. — Потом сводку прочитаешь. Пошли по домам.
Тойво Глумов дома. 8 мая 99 года. Поздний вечер.
Они поужинали в комнате, багровой от заката.
Ася была в расстроенных чувствах. Закваска Пашковского, доставлявшаяся на деликатесный комбинат прямиком с Пандоры (в живых мешках биоконтейнеров, покрытых терракотовой изморозью, ощетиненных роговыми крючьями испарителей, по шесть килограммов драгоценной закваски в каждом мешке), закваска эта опять взбунтовалась. Вкусовой запах ее самопроизвольно перешел в класс «сигма», а горькость достигла последнего допустимого градуса. Совет экспертов раскололся. Магистр потребовал впредь до выяснения прекратить производство прославленных на всю планету «алапайчиков», а Бруно — дерзкий болтун, мальчишка, нахал — заявил: с какой это стати? Никогда в жизни он не осмеливался пикнуть против Магистра, а сегодня вдруг принялся ораторствовать. Рядовые любители-де такого изменения во вкусе попросту не заметят, а что касается знатоков-де, то он голову дает на отсечение — по крайней мере каждого пятого такая вкусовая вариация приведет-де в восторг… Кому это нужна его отсеченная голова? Но ведь его поддержали! И теперь непонятно, что будет…
Ася распахнула окно, села на подоконник и стала глядеть вниз, в двухкилометровую сине-зеленую пропасть.
— Боюсь, мне придется лететь на Пандору, — сказала она.
— Надолго? — спросил Тойво.
— Не знаю. Может быть, и надолго.
— А зачем, собственно? — спросил Тойво осторожно.
— Ты понимаешь, в чем дело… Магистр считает, что здесь, на Земле, мы проверили все, что возможно. Значит, не в порядке что-то на плантациях. Может быть, там пошел новый штамм… А может быть, что-то происходит при транспортировке… Мы не знаем.
— Один раз ты у меня уже летала на Пандору, — проговорил Тойво, мрачнея. — Полетела на недельку и просидела там три месяца.
— Ну а что делать?
Тойво поскреб ногтем щеку, покряхтел.
— Не знаю я, что делать… Я знаю, что три месяца без тебя — это ужасно.
— А два года без меня? Когда ты сидел на этой самой… как ее…
— Ну, вспомнила! Когда это было! Я был тогда молодой, я был тогда дурак… Я был тогда Прогрессор! Железный человек — мышцы, маска, челюсть! Слушай, пусть лучше твоя Соня летит. Она молодая, красоточка, замуж там выйдет, а?
— Конечно, Соня тоже полетит. А других идей у тебя нет?
— Есть. Пусть летит Магистр. Он эту кашу заварил, вот пусть теперь и летит.
Ася только посмотрела на него.
— Беру свои слова назад, — быстро сказал Тойво. — Ошибка. Просчет.
— Ему даже Свердловска нельзя покидать! У него же вкусовые пупырышки! Он четверть века своего квартала не покидал!
— Учту, — пошел отчеканивать Тойво. — Навсегда. Больше не повторится. Сморозил. Отмочил. Пусть летит Бруно.
Ася еще несколько секунд жгла его негодующим взглядом, а потом отвернулась и снова стала смотреть в окно.
— Бруно не полетит, — сказала она сердито. — Бруно теперь будет заниматься этим своим новым букетом. Он его хочет зафиксировать и стандартизовать… Но это мы еще посмотрим… — Она искоса глянула на Тойво и засмеялась. — Ага! Поскучнел! «Три месяца… Без тебя…»
Тойво немедленно поднялся, пересек комнату и сел у ног Аси на пол, прислонив голову к ее коленям.
— Тебе же все равно в отпуск надо, — сказала Ася. — Ты бы там поохотился… Это же ведь Пандора! Съездил бы в Дюны… Плантации бы наши посмотрел… Ты ведь даже представить себе не можешь, что это такое — плантации Пашковского!..
Тойво молчал и только все крепче прижимался щекой к ее коленям. Тогда она тоже замолчала, и некоторое время они не разговаривали, а потом Ася спросила:
— У тебя что-то происходит?
— Почему ты так решила?
— Не знаю. Вижу.
Тойво глубоко вздохнул, поднялся с пола и тоже сел на подоконник.
— Правильно видишь, — угрюмо произнес он. — Происходит. У меня.
— Что же?